Петр Столыпин. Последний русский дворянин - Сергей Валерьевич Кисин

По утверждению генерала, на его просьбу произвести перемены в личном составе розыскных учреждений премьер заметил: «Это вам придется делать уже без меня. По здешней обстановке вы не можете не видеть, что мое положение пошатнулось, и я после отпуска, который я испросил у государя до 1 октября, едва ли вернусь в Петербург председателем Совета министров и министром внутренних дел».

На кинохронике о киевских торжествах четко заметно: впереди идет основной «карнавал» во главе с царственными особами (государь приехал с двумя дочерьми, императрица осталась с приболевшим наследником) и он, в белом сюртуке, с обреченным видом плетущийся в хвосте пышно разодетой свиты. Даже Распутин, завидя Столыпина, картинно возопил: «Смерть за ним!! Смерть за ним едет. За Петром… за ним…»

Премьер, конечно, был верующий, но далеко не мистик. И все же можно себе представить, что творилось у него в тот момент на душе при воплях жуткого мужика.

В Киеве Столыпин в основном был вместе с Коковцовым, на которого хоть в чем-то мог рассчитывать и с которым было что обсудить. Надо заметить, что и сам министр финансов заразился похоронным настроем Столыпина и признавался, что когда тот садился с ним в закрытый автомобиль, то полагал, что премьер желает прикрыться министром, как щитом.

Странная логика – когда это было, чтобы Столыпин кем-то прикрывался в любых ситуациях. Человек, сам вызывающий других на дуэли, смело подставляющий грудь под револьвер саратовским анархистам, один идущий в разъяренную толпу, не унизился бы до того, чтобы прятаться за спину того же Коковцова, который вообще в списках смельчаков никогда не фигурировал.

Тем временем члены комиссии исправно выдавали Богрову билеты в места торжеств, в которых тот якобы мог им показать «эсеров» – в Купеческий сад, на ипподром в Печерске. Причем билеты ему приносил посыльный в запечатанном конверте, на которым было небрежно начертано «Аленский». Неоднократно он оказывался буквально за спиной у премьера (вряд ли тот запомнил его в разношерстной толпе), но выстрелить не решался, хотя браунинг – любимое оружие русских террористов – всегда держал под рукой. «Револьвер мною приобретен в бытность мою за границей, в Берлине, в магазине на Leipziger Strasse в 1908 году, вместе с револьвером мною были куплены патроны в количестве 50–60 штук. Стрелять мне приходилось мало, в общем стрелял я раз 30, иногда в цель, иногда на воздух», – пояснял он потом на допросе.

Кулябко со товарищи «городил такие короба», что просто поразительно, как, будучи жандармами с опытом оперативной работы, те могли ему поверить. То Николай Яковлевич ищет моторную лодку для побега, то следит за самим Богровым, то он оказывается уже на квартире «мюнхенского юриста», где машет двумя браунингами и «разрывными снарядами» грозится перестрелять чуть ли не всю царскую семью. То уже группа боевиков из Кременчуга готовит покушение только на Столыпина и почему-то министра просвещения Льва Кассо за то, что тот уволил из вузов многих либеральных преподавателей. Кулябко понимающе кивал головой и доставал очередной билет в очередное присутственное место.

Почему он не брал «террористов» на квартире у Богрова? Почему просто не обыскал Богрова? Почему верил патологическому вруну, хотя знал его в течение стольких лет? Почему, даже если поверить Курлову, не «обставил немедленно квартиру Богрова филерским наблюдением» и даже не удивился, что никто туда не входит и не выходит?

Ответ напрашивается один – потому что хотел верить во всю эту чушь. Потому что выгодно было, чтобы тот вместе с мифическими «эсерами» хотя бы сделал попытку теракта, а тут он, блистательный Кулябко, покажет себя героем. А Богрова и «эсеров» можно будет потом швырнуть в топку «карьерного пожара».

Одно совершенно точно: никто из них реально не собирался толкать Богрова или кого бы то ни было на удачное покушение, тем более на убийство Столыпина. Ибо это был бы провал и крушение всех надежд. Провал всей системы охраны, за которую все они отвечали должностями и погонами. Им всем нужна была мистификация, театральное представление, балаганный героизм, но не реальная кровь.

Добрый зритель в восемнадцатом ряду

Начало осени в Киеве выдалось чрезвычайно теплым. «Мать городов русских» 1 сентября порадовала собравшийся столичный бомонд легким ветерком, ясным солнечным утром и совершенно безоблачной синью неба. Среди дамских нарядов преобладали светлые тона. Ажурные зонтики создавали впечатление грандиозной грибной поляны, с величавым достоинством перемещающейся по городу. Мундиры господ военных, густо усеянные генеральскими эполетами, адъютантскими аксельбантами и заслуженными орденами, также были преимущественно белые. Сюртуки господ штатских не диссонировали с военными. Все стремились подражать августейшим особам, не спускавшим с себя торжественного вида и благосклонно приветствовавшим почтенную киевскую публику. Напор почтенной публики на Крещатике едва сдерживали стоящие шпалерами войска, цепь конных жандармов и сотня уральских казаков. Его императорское величество даже изволили слегка пожурить генерала за не в меру верноподданническое рвение. Впрочем, весьма похвальное. Дворцовый комендант Дедюлин передал Курлову высочайшее распоряжение: «Снимите хотя бы конных жандармов». Ибо народ православный не может обозреть своего монарха на таком расстоянии (перед Киево-Печерской лаврой православных вытолкали за полукруг, достаточный, чтобы прицельно не попасть из револьвера).

На ипподром государь опоздал на полтора часа. Он устраивал смотр «потешным» – киевские гимназисты (естественно, в белых рубахах) также выстроились шпалерами и вовсю славили монарха. На что самодержец пошутил, что это – «лучшая охрана царя». Как обычно, в хвосте процессии на ипподроме появился Столыпин. Одна из пожилых дам игриво шлепнула премьера по руке веером: «Петр Аркадьевич, что это за крест у вас на груди, точно могильный?» Столыпин вздрогнул, как от пощечины: «Этот крест, сударыня, получен за труды Саратовского управления Красного Креста, который я возглавлял во время японской войны». Дама смутилась еще больше.

Как пишет губернатор Гирс, премьер направился к ложе, предназначенной для Совета министров и свиты, но прошел мимо. На его вопрос «почему?» грустно ответил, что «без разрешения министра двора я сюда войти не могу». Можете себе представить? Глава Совета министров не может без разрешения пройти на места, предназначенные для своих подчиненных.

Из-за августейшей «задержки» смотр «потешных» на ипподроме закончился в восемь вечера. А в девять публика уже начала стягиваться в театр, где должны были давать «Сказку о царе Салтане» Николая Римского-Корсакова.

Киевский театр, что на Владимирской улице, имел репутацию места, овеянного неким мистическим ужасом. Начать с того, что первая же опера, разыгранная на его подмостках в 1867 году, называлась «Аскольдова могила». В феврале 1896 года, как раз после утреннего показа «Евгения Онегина», храм