Две вечности. Асфиксия - Вакари

–Если я стану плохим мальчиком?

–Правильно, правильно!

Она радостно хлопала в ладоши.

Я не сразу заметил, что даже при разговоре она не вынимает изо рта прядь волос. Теперь они обрамляли её лицо грязными сосульками.

Однажды я рискнул задать давно мучивший вопрос.

–А как умирают хорошие мальчики?

Мама отвлеклась от готовки.

–Они ведь когда-нибудь умирают?– настаивал я, понимая, что люди растут, стареют, а потом жизнь заканчивается. Как у бабушки с дедушкой. Не живут же хорошие люди вечно.

Они бы не поместились в городах, а я не сомневался, что хороших людей гораздо больше, чем плохих.

–Хорошие люди не умирают, Шенни,– с небольшой заминкой ответила мама.– Они уходят.

–Уходят? Куда?

–Смерть – это больно и страшно. Поэтому хорошие люди просто уходят. Засыпают. Они не чувствуют боли. Они улыбаются. Их всегда окружает заботливая семья, собирающаяся у кровати, чтобы проводить дорогого им человека в последний путь. Хорошие люди заводят семьи, рожают детей, работают на престижной работе. Они достойно проживают свои жизни, понимаешь, Шенни? И только тогда, встретив достойную старость, они уходят.

–Здорово!– восхитился я.

Мамина улыбка странно исказилась.

–И правда, очень здорово, Шенни. Ты должен к этому стремиться.

Успокоившись, я больше не поднимал эту тему.

Просмотры фильмов продолжались около двух лет. Примерно на моё девятилетие мама поняла, что больше нет смысла показывать новые кадры.

–Знаешь, что ожидает людей после смерти?– внезапно спросила она после того, как мы пообедали.

–Разве смерть – не конец?– удивился я.– Тебя кладут в могилу. И всё.

Мама назидательно покачала указательным пальцем, поражаясь моей наивности.

–Ты в этом уверен? Многие считают, что после смерти жизнь только начинается. Что ты знаешь о религии, Шенни?

Я отрицательно покачал головой. На тот момент я неплохо разбирался в том, какими способами можно вырвать человеку руку или разбить лицо, но вот с религиозной тематикой был незнаком. Единственное, персонажи из фильмов часто звали на помощь «Бога». Но так как «Бог» не приходил, я не сильно им интересовался.

–Существует много религий, и у каждой из них своё представление о том, что происходит с человеком, когда тот испускает последний дух,– пояснила мама.– Некоторые утверждают, что грешники отправляются в Ад, где их обрекают на вечные муки.

Мне такой подход показался правильным. Плохие люди должны страдать всегда.

–Не узнаешь, пока не умрёшь,– сказал я.

Мама посмотрела на меня очень внимательно, и прядь волос выскользнула из её приоткрытого рта.

–Да, верно. Но ведь можно попытаться представить, так? Не хочешь попробовать… ощутить жизнь после смерти?

–Я умру?– испуганно спросил я, вжимаясь в спинку стула.– Ты закопаешь меня в могилу?!

На память сразу пришли ужасы, увиденные во время бесконечно повторяющихся киносеансов.

–Я не хочу в могилу! Не хочу! Я всегда тебя слушался! Я!..

Страх, притупившийся за два года монотонных будней, навалился с недюжинной силой. Вспомнились красочные мамины сны, где я раз за разом умирал чудовищной смертью. Неужели мне оторвут голову? Выпустят ленту кишок? Вобьют в глаза гвозди? Так я умру?!

Мама, увидев охвативший меня ужас, заулыбалась уже не просто довольно, а триумфально. Как боец, возвышающийся над распластавшимся по земле противником. Она ощутила, как выиграла битву у своего главного врага – смерти, той самой жестокой сущности, забравшей почти всю её семью.

Но выиграть битву – не значит выиграть войну.

–Не волнуйся, Шенни, не переживай.

Она обняла меня, и я вцепился в мешковатую грязную одежду, находя успокоение в знакомом аромате.

–Ты – хороший мальчик, Джошени, поэтому не умрёшь. Но мне нужно преподать тебе один важный урок. Ты не умрёшь по-настоящему, нет, ты попробуешь понять – что может ожидать после смерти.

–Мне будет больно?

–Некоторые привыкают к боли, а некоторым она даже становится приятна. Боль перестаёт быть настоящим наказанием. Думаешь, смерть допустила бы подобный промах?

–Нет. Смерть всегда страшна.

В её в рукаве скрывается множество козырей, способных заставить человека страдать. Но что, если не боль? Голод? Жажда? Что бывает хуже, чем страдания, из-за которых люди кричат, пока не разорвут связки или не потеряют рассудок?

–Вот видишь, ты ещё не до конца осознаёшь всех ужасов смерти,– слова мамы зазвучали самодовольно.– Но ничего, для этого и нужно обучение. Ах, почему я раньше не догадалась научить детей таким очевидным вещам?!

Подозреваю, сильнее всего мама горевала из-за потери Оди. У неё был хороший шанс спасти его, но правильные мысли всегда приходят слишком поздно. Если бы мама сразу догадалась расписать ужасы смерти, Оди бы точно её послушал!

Пришла очередная суббота.

От волнения я еле передвигал ногами на утренней пробежке, а уж завтрак и вовсе запихивал через силу. Мама не могла нарадоваться моей реакции, и, сияя энтузиазмом, поспешила начать «обучение».

Мы поднялись на второй этаж, где она ключом отперла комнату, в которую я ни разу не входил за всё время жизни в доме. Комната оказалась очень необычной: окна были заколочены, из мебели стояла только одна единственная кровать.

Но удивительное заключалось в другом: все стены, пол и потолок покрывали ковры, даже на дверь с внутренней стороны была повешена ткань. Будто все поверхности обязались быть мягкими и впитывать любые ненужные звуки.

Как в коробке.

–Садись,– приказала мама.

Я сел на кровать, наблюдая за тем, как мама скрывает заколоченные окна за плотными тяжёлыми шторами.

Удивление пересилило страх. Да и как могут напугать ковры и тряпки? Наоборот, во мне проснулась детская сущность, жаждущая осмотреть в комнате каждый миллиметр и покататься по мягкому ковру, как по душистой траве на лужайке.

Закралась мысль, что мама просто подшутила, заставив лишний раз поволноваться и осознать, как же страшно ждать смерти.

Но я ошибался.

Расправившись со шторами, она присела рядом с кроватью и вытащила из-под неё небольшой сундучок. Открыв крышку, мама извлекла из него шприц. Следом показалась небольшая ампула.