Призрак Оперы - Гастон Леру

Винтовая лестница вела в еще более глубокую темноту. Какимичудесно прохладными казались мне лестница и подвал! Эта прохлада, должно быть,шла не от вентиляционной системы, которую Эрик построил как предмет первойнеобходимости, а от самой земли, без сомнения, насыщавшейся водой на уровне,которого мы достигли. И озеро, вероятно, было неподалеку.

Скоро мы опустились до последней ступеньки. Наши глазаначинали приспосабливаться к темноте и различать очертания вокруг нас. Круглыеочертания. Я направил на них свет фонаря.

Бочки! Мы оказались, очевидно, в погребе, где Эрик хранилвино и, может быть, питьевую воду. Я знал, что он большой любитель хорошеговина. А здесь было много того, что можно пить.

Рауль гладил крутые бока, неустанно повторяя: «Бочки! Бочки!Как много бочек!» Их действительно было довольно много, они выстроились в дваравных ряда. Бочки оказались небольшими, и я предположил, что Эрик выбрал такиедля того, чтобы легче было приносить их в свой дом у озера.

Мы исследовали их все по порядку, пытаясь найти хотя, быодну распечатанную. Но все бочки были хорошо закрыты.

Приподняв немного одну из них, чтобы убедиться, что онаполна, мы встали на колени, и острием небольшого ножа, который был у меня, яхотел уже устранить пробку.

Но в это время мы вдруг услышали подобие монотонногопеснопения, доносившегося издалека, ритм которого я хорошо знал, потому чточасто слышал его на улицах Парижа:

– Бочки! Бочки! Есть бочки на продажу? Моя рука замерла.

– Это странно! – сказав Рауль. – Кажется, будто поют бочки!

Песнопение возобновилось, но на этот раз слышалось менееотчетливо.

– Ох! – воскликнул Рауль. – Могу, поклясться, что пениеудаляется внутрь бочки. Мы встали и обошли бочку.

– Это внутри! – повторил Рауль. – Внутри! Но мы ничегобольше не услышали и были склонны предположить, что наши чувства обманываютнас.

Мы опять стали пытаться открыть бочку. Наконец с помощьюРауля я извлек пробку.

– Что это? – закричал молодой человек. – Это не вода!

Он поднес руки к фонарю. Я склонился над ними и немедленноii бросил в сторону фонарь так, что он разбился и погас.

В руках Рауля я увидел порох!

(Конец истории перса)

И так, спустившись в погреб Эрика, я убедился всправедливости самых своих ужасных догадок. Монстр не шутил, запугивая менясвоими неопределенными угрозами против «многих представителей родачеловеческого». Чувствуя себя отрезанным от других людей, он построил себеподземную берлогу и был полон решимости взорвать все, включая себя, есликто-нибудь попытается загнать его в убежище, в котором он останется одев наодин со своим чудовищным уродством.

Сделанное открытие заставило нас забыть прошлые страдания.Хотя только недавно мы были на грани самоубийства, но лишь теперь нам открыласьполная, ужасающая правда о нашем положении. Теперь мы понимали, что Эрик сказалКристине и что он имел в виду под этими отвратительными словами: «Да или нет;если нет, все будут мертвы и похоронены». Да, похоронены под обломками театра –великой парижской Оперы! Более страшное преступление трудно себе представитькому-либо, кто хотел бы сделать свой уход из мира высшей точкой ужаса.

В тишине своего убежища Эрик хорошо подготовился ккатастрофе. Она должна была служить отмщением людям за любовные неудачи самогоотвратительного монстра, который когда-либо ходил по земле. Он сказал Кристине,что она должна решить к одиннадцати часам следующей ночи, и выбрал это время неслучайно. На спектакле в блестящей верхней части Оперы будет много людей, много«представителей рода человеческого». Разве мог он желать более утонченногособрания по случаю своей смерти? Он сойдет в могилу с самыми прекрасными исамыми богато украшенными ювелирными изделиями плечами в мире. Одиннадцатьчасов! Мы все взорвались бы в середине представления, если бы Кристина сказала«нет». Одиннадцать часов завтра ночью! И как она может не сказать «нет»?Конечно, она лучше выйдет замуж за саму смерть, чем за этот живой труп, и онаможет не знать, что ее отказ приведет к немедленному уничтожению «многихпредставителей рода человеческого». Одиннадцать часов завтра ночью!

И пока мы на ощупь пробирались в темноте, убегая от пороха ипытаясь найти каменные ступени, потому что отверстие люка в камеру пыток наднами стало тоже темным, мы повторяли одно: «Одиннадцать часов!» Наконец я нашеллестницу, но неожиданно остановился, пронзенный ужасной мыслью: «Который час?»Который теперь час? Который час? Может быть, уже одиннадцать; или это времянаступит через несколько мгновений? Кто мог бы сказать нам? Мне казалось, мыбыли заключенными ада многие дни, годы, с сотворения мира… Может быть, всевот-вот взлетит на воздух. Ад, шум, трескающийся звук!

– Вы слышали это? – спросил я Рауля. – Там, вот там в углу!Боже мой! Это похоже на какой-то механизм! Вот опять! Ах, если бы у нас былсвет! А что если это механизм, который должен все взорвать! Неужели вы неслышите этот потрескивающий звук? Уж не оглохли ли вы?

Рауль и я начали кричать как безумные. Пришпоренные страхом,мы устремились наверх по ступеням, натыкаясь на что-то в темноте. Может быть,люк над нами закрылся и поэтому стало так темно? Нам любой ценой хотелосьвыбраться из этой темноты, даже если это означало возвращение к смертоносномусвету камеры пыток.

Поднявшись на самый верх лестницы, мы обнаружили, что люкоткрыт, но в камере пыток было так же темно, как и в погребе Эрика. Мы пролезличерез люк и поползли по полу камеры пыток, полу, который отделял нас от этогопорохового склада. Который все-таки час? Мы кричали, мы звали. Рауль кричал чтобыло мочи: «Кристина! Кристина!» А я звал Эрика, умолял его, напоминал, чтоспас ему жизнь. Но ничто не отвечало нам, ничто, кроме нашего собственногоотчаяния и безумия.

Который час? «Одиннадцать часов завтра ночью!» Мы обсуждаливремя, пытаясь определить, как долго находились здесь, но не смогли прийти ни ккакому заключению. Мои часы давно остановились, но часы Рауля все еще шли. Онсказал мне, что завел их вечером, перед тем как пойти в Оперу. Из этого мыпытались сделать вывод, который позволил бы нам надеяться, что мы еще недостигли роковой минуты.

Я тщетно старался закрыть люк. Малейший звук, которыйдоходил в комнату через него, вызывал у нас болезненное беспокойство. Которыйчас? Ни у кого из нас не было спичек. Но мы должны знать… У Рауля возникла идеяразбить стекло на своих часах и пощупать стрелки. Воцарилось молчание, пока онощупывал стрелки кончиками своих пальцев, по кругу часов определив, где былаверхушка циферблата. По расположению стрелок он решил, что сейчас точноодиннадцать часов. Но, может быть, это были не те одиннадцать часов, которых мыбоялись. Может быть, у нас еще двенадцать часов впереди.