8-9-8 - Виктория Платова

У Габриеля нет под рукой сигаретной пачки, но есть чемодан Фэл с двумя внешними карманами: там наверняка отыщется какая-нибудь писчебумажная мелочь.

Так и есть: расстегнув молнию и сунув руку в карман, он обнаруживает кипу крошечных, аккуратно сколотых степлером листков, при ближайшем рассмотрении оказавшихся использованными билетами в португальские музеи. Рассматривать их некогда, но самый верхний — из Национального музея старинного искусства.

В придачу к билетам Габриель вытаскивает гелевую ручку, теперь он полностью экипирован для встречи с Умберто Эко.

Бородатый фат стоит на том же месте, что и две минуты назад.

Зайдя к нему в тыл и несколько секунд полюбовавшись на совесть сколоченным романским профилем (это точно он!), Габриель наконец решается.

Подходит почти вплотную

и поднимает руку в робком приветствии.

Бородач расценивает Габриелев маневр по-своему:

— Такси? — говорит он на вполне сносном, если не безупречном, испанском. — Мне не нужно такси.

— Не такси, нет, — пугается Габриель и тут же протягивает бородачу листки. — Вот.

— Что это?

— Пожалуйста, автограф.

— Чей?

— Ваш.

— Это еще зачем?

— Я понимаю, это не совсем подходящее место и не совсем подходящая бумага… Я не ждал увидеть вас здесь, но я большой ваш фанат…

— Фанат, ага, — мурлычет себе под нос Умберто.

— Наверное, я неправильно выразился. Лучше было бы сказать — поклонник. Почитатель…

— Да, так будет лучше. Это несомненно. Во всяком случае, не отдает собачьим потом из подмышек. И мокрыми футболками.

Умберто смотрит не на Габриеля, а куда-то вдаль — туда, где в немом почтении застыла гипотетическая свита: средневековые монахи, аббаты, хранители библиотек; животные из бестиариев (выделяются катоблепас, амфисбена и макли — пойманный во сне); трудяги и вечные экспериментаторы алхимики, которые — единственные — знают, что для приготовления испанского золота необходимы красная медь, прах василиска, уксус и человеческая кровь. То тут, то там над их головами вздымаются таблички на латыни и старонемецком.

УМБЕРТО

«Умберто, смиренный пресвитер»

«УМБЕРТО, МАГИСТР»

«Умберто, сваривший вкрутую человеческий глаз»

Нет только таблички «такси для сеньора Эко», но Умберто и не ждет такси, он сам сказал Габриелю об этом. Умберто почему-то никуда не спешит и речь его слишком проста для мастера культурных коннотаций, правильно ли Габриель определил значение слова «коннотация»?[30]— это ведь совсем не то, что банальнейшая «аннотация».

— …Так вы дадите мне автограф?

Борода Умберто разъезжается в улыбке, он сам вынимает ручку из пальцев Габриеля и что-то пишет на Национальном музее старинных искусств.

— Спасибо. Большое спасибо. Я никогда этого не забуду…

Умберто снисходительно кивает и отворачивается, снова являя Габриелю романский профиль: аудиенция закончена.

Удалившись на почтительное расстояние, Габриель разжимает ладонь с спрятанными в ней листками:

«io gia di qua» —

написано на верхнем, хорошо бы еще узнать, что означают эти слова — одно короче другого. Подобные, не слишком обременительные для горла звуки могли бы издавать птицы из бестиариев: харадр — символ добродетели, ласточка — символ нестойкости, ночной ворон. Хотя Умберто и выказывал известную долю пренебрежения к неожиданно образовавшемуся поклоннику, к автографу он подошел серьезно: буквы ровные, снабженные большим числом свободно парящих хвостиков, закорючек и перекладин. При желании по этим перекладинам можно пробежаться, как по лестнице: снизу вверх — от последнего слова к первому; сверху вниз — от первого слова к последнему.

Но к пониманию написанного это все равно не приблизит.

Вот если бы Фэл знала итальянский!

Итальянский ей ни к чему, вполне хватает английского, испанского и отчасти — не слишком востребованного в большом мире каталонского, куда же запропастилась тетка?

…Через десяток минут они встречаются у стойки регистрации.

— В этом году скудный урожай на таланты и значимые открытия в области науки, — делится своими безрадостными ощущениями Фэл. — Я прослушала список нобелевских лауреатов.

— А я видел здесь итальянского писателя Умберто Эко.

— Он уже был лауреатом?

— Не помню. Кажется, нет.

Габриелю не хочется говорить об автографе, взятом у Умберто, тем более что Фэл не проявила особой заинтересованности. А незнание итальянского не позволит ей помочь племяннику с переводом. К тому же он умыкнул стопку билетов и не успел подложить их обратно, оторвав верхний листок с «io gia di qua».

Пусть уж все билеты останутся у него.

— Ты ведь не бросишь писать мне письма, дорогой мой?..

— Конечно, нет. — Габриель больше не вспоминает о том, что вся их переписка бессмысленна.

— Думаю, теперь мы будем видеться чаще, а не раз в десять лет. Возможно, ты пригласишь меня на свадьбу…

— Ты будешь первой, кому я сообщу об этом, вот только я не собираюсь жениться. Во всяком случае, в обозримом будущем.

— Но рано или поздно…

— Рано или поздно — безусловно.

— Я люблю тебя.

— И я… Очень тебя люблю.

Габриель успел забыть о Фэл-заводике по производству телячьих нежностей. Между тем заводик не обанкротился, а оборудование нисколько не устарело и даже нарастило мощности: Фэл целует его не только в подбородок и обе щеки, но и норовит дотянуться до лба и переносицы.

— Может быть, ты все-таки приедешь ко мне, Габриель? Выкроишь время для старой, одинокой тетушки?

— Мечтаю об этом и буду очень-очень стараться.

…Последующие десять лет проходят почти так же, как

и предыдущие: Габриель не двигается с места, а география его городских путешествий, и без того не слишком разнообразная, сузилась еще больше. Если ранее речь шла о внезапных или запланированных визитах в аэропорт или на железнодорожный вокзал, то теперь нет и этого.

Ни предпосылок, ни поводов.

Вехи, которыми ознаменовано десятилетие, — либо печальны, либо окрашены в нейтральные тона:

— смерть матери

— отъезд из Города постаревшего сеньора Молины. У него обнаружился рак поджелудочной, и он был вынужден расстаться со своим захиревшим мясным бизнесом и с лавкой заодно и отправиться к родственникам на север страны, к Атлантическому побережью