Новая Магдалина - Уилки Коллинз

Пощадите меня! Я не могу говорить ничего больше. Не так давно вы слышали, как мисс Розбери назвала меня уличной женщиной. Теперь вы знаете, Господь мне судья, что я говорю правду, теперь вы знаете, что сделало меня такой и в какой мере заслуживаю я мое бесславие.

Голос ее ослабел, решимость изменила ей в первый раз.

— Дайте мне несколько минут, — сказала она тихим, умоляющим тоном. — Если буду продолжать сейчас же, я боюсь, что расплачусь.

Она села на стул, который Джулиан поставил для нее, отвернувшись так, что никто не мог видеть ее лица. Одну руку она прижала к груди, другая бессильно повисла.

Джулиан встал со своего места. Орас не двигался и не говорил. Голова его была опущена на грудь, следы слез на щеках без слов показывали, что Мерси тронула его сердце. Простит ли он ей? Джулиан подошел к стулу Мерси.

Молча взял он руку, которая все еще была опущена. Молча поднес ее к губам и поцеловал, как мог бы поцеловать брат. Она вздрогнула, но не поднимала глаз. Какое-то странное опасение как будто овладело ею.

— Орас! — шепнула она робко.

Джулиан не отвечал. Он вернулся на свое место и позволил ей думать, что это был Орас.

Жертва была громадная, при чувствах Джулиана к Мерси, и достойна человека, сделавшего ее.

Она просила только несколько минут. Через несколько минут она опять обратилась к нему. Ее нежный голос снова окреп, глаза ее нежно смотрели на Ораса, когда она продолжала:

— Что могла сделать одинокая девушка в моем положении, когда я поняла, что случилось со мной?

Будь у меня близкие и дорогие родственники, чтобы покровительствовать и посоветовать мне, что делать, негодяи, в руки которых я попала, могли бы быть наказаны по всей строгости законов. Я не больше ребенка имела понятие о формальностях, приводящих в действие закон. Но у меня оставался другой выбор, скажете вы. Благотворительные общества приняли бы меня и помогли бы мне, если б я объяснила им сложившиеся обстоятельства. Я так же мало знала о существовании благотворительных обществ, как и закона. По крайней мере, я могла бы вернуться к честным людям, у которых прежде жила. Когда я вырвалась на свободу через несколько дней, мне было уже стыдно вернуться к честным людям. Безнадежно и беспомощно, без добровольного греха, без собственного выбора, стремилась я, как стремятся тысячи других женщин, по жизненному пути, который наложил на меня клеймо на всю остальную мою жизнь.

Удивляетесь ли вы моему невежеству, обнаруженному в этом признании?

Вы, имеющие поверенных, которые сообщают вам о всех тонкостях закона, читающие газеты, указы и имеющие деятельных друзей, расхваливающих вам постоянно благотворительные заведения, вы, обладающие этими выгодами, не имеете никакого понятия о том неведении, в котором живут ваши погибшие ближние. Они ничего не знают (если только это не мошенники, привыкшие обирать общество) о ваших благородных планах помогать им. Цель благотворительных заведений и объявления, как о них узнавать и обращаться к ним, следовало бы поместить на углу каждой улицы. Что мы знаем о публичных обедах, красноречивых проповедях и четко напечатанных циркулярах? Время от времени известие о каком-нибудь одиноком существе (по большей части женщине), совершившем самоубийство, может быть, в пяти минутах ходьбы от того заведения, которое отворило бы ей двери, появляется в газетах, приводит вас в страшное негодование, а потом забывается. Постарайтесь сделать известными благотворительные заведения и приюты для людей без денег, как стараются сделать известными новую пьесу, новый журнал, новое лекарство для людей с деньгами, и вы спасете много одиноких созданий, погибающих теперь.

Вы простите и поймете меня, если я не скажу ничего более об этом периоде моей жизни. Позвольте мне перейти к новому событию в моей карьере, которое во второй раз обратило на меня внимание в суде.

Как ни была печальна моя опытность, она не научила меня дурно думать о людях. Я нашла добрые сердца, сочувствовавшие мне в моих прежних неприятностях, и у меня были друзья, верные, бескорыстные, великодушные друзья между моими сестрами по несчастью. Одна из этих бедных женщин (с радостью думаю, что она оставила свет, так сурово поступивший с ней) особенно привлекла мое сочувствие. Она была самое кроткое, самое бескорыстное существо, с каким когда-либо случалось мне встречаться. Мы жили как сестры. Не раз в мрачные часы, когда мысль о самоубийстве приходит к отчаявшейся женщине, образ моей бедной, преданной приятельницы, которая осталась страдать одна, приходил мне на ум и удерживал меня. Вы вряд ли поймете это, но даже и у нас были счастливые дни. Когда у нее или у меня было несколько лишних шиллингов, мы делали друг другу маленькие подарки и наслаждались нашим скромным удовольствием давать и получать так же сильно, как и самые добродетельные женщины на свете.

Однажды я повела мою приятельницу в лавку купить ей ленту — только бант для платья. Она должна была выбрать, а я заплатить, и лента должна была быть самая хорошенькая, какую только можно было достать за деньги.

Лавка была переполнена, и нам пришлось немножко подождать.

Возле меня, когда я стояла у прилавка с моей подругой, находилась щегольски одетая женщина, выбиравшая носовые платки. Платки были вышиты великолепно, но щеголихе было трудно угодить. Она презрительно скомкала их в кучу и потребовала показать другие. Приказчик, убирая платки с прилавка, не досчитался одного. Он знал об этом точно, потому что вышивка на платке была какая-то особенная, так что платок этот приметить было легко. Я была одета бедно и стояла возле самых носовых платков. Посмотрев на меня, он закричал хозяину:

— Заприте дверь! В лавке есть вор!

Дверь заперли, пропавшего платка напрасно искали на прилавке и на полу. Совершено было воровство, и я была обвинена.

Не скажу ничего о том, что я чувствовала, расскажу только о том, что случилось.

Меня обыскали, и платок нашли у меня. Женщина, стоявшая возле меня, увидев, что ей угрожает разоблачение, вероятно, успела сунуть украденный платок в мой карман. Только искусная воровка могла сделать это так, чтобы я этого не заметила. Перед этим фактом бесполезно было уверять в своей невиновности. Я не могла сослаться и на свою репутацию. Моя приятельница хотела заступиться за меня, но кто была она? Такая же пропащая женщина, как и я. Показание моей хозяйки в пользу моей честности не произвело никакого действия. Против нее уже говорило то, что она пускала к себе на квартиру таких женщин. Меня судили и нашли виновной. Рассказ о моем бесславии теперь полон, мистер Голмкрофт. Все равно, невинна я или нет, стыд остается — я была посажена в тюрьму за воровство.

Смотрительница тюрьмы приняла во мне участие. Она дала благоприятный отзыв начальству о моем поведении, и когда я отбыла свой срок (так у нас говорится), она дала мне письма к доброму другу моих последних лет — той даме, которая приедет забрать меня обратно к себе в приют.

С того времени история моей жизни более ничего, как история о напрасных усилиях женщины занять потерянное место в обществе.