Заложник. История менеджера ЮКОСа - Владимир Переверзин

Хозяйство у завхоза действительно хлопотное и важное. Кроме того, что необходимо накормить осужденных, надо обеспечить питанием и сотрудников колонии – естественно, выкроив продукты у осужденных. Кто заметит отсутствие двух-трех килограммов мяса в огромном котле для варки баланды? Мясо везут сюда не первой свежести, из государственных резервов. Заканчивается срок годности – и мясо привозят неприхотливому потребителю. Неофициально в столовой работает официальный административный повар – осужденный, который готовит еду для сотрудников колонии. Если в колонии ждут какую-нибудь комиссию или высокое начальство, то бачки с едой для сотрудников прячут далеко и глубоко. И все шито-крыто. Как только комиссия за порог – начинается вакханалия. Гуляй за счет осужденных, ешь-пей – не хочу! Здесь тебе открывается целый ресторан навынос. Столовая принимает заказы от сотрудников! Меню не отличается особым разнообразием, но спрос на халяву высок и стабилен. Официант (тоже осужденный) с утра до ночи, в любую погоду тащит сумки с блюдами оперативникам, режимникам и прочим желающим. Система работает бесперебойно, и ее отцу-основателю есть чем гордиться. Кто уследит, что осужденных положено кормить по два раза в неделю гречкой и макаронами? Хватит с них и одного раза! В другой раз их покормят сечкой, которую и есть мало кто будет. А сэкономленные продукты пойдут сотрудникам колонии…

Случались, правда, маленькие сбои. Однажды в котлетки, поданные на стол оперативникам, попали стекла. Как ни старался Миша Марьин, виновных не нашли. Наказали всех. На всякий случай били всех, кто мог это сделать, но так никто и не сознался…

Приближается дата судебного разбирательства с колонией. Миша Марьин, выступающий посредником в переговорах, вызывает меня на очередную беседу. Взывает к моей совести, опять старается меня вразумить:

«Из-за тебя страдает весь отряд! Мужиков лишили сна, выгоняют работать по 106-й статье! Опомнись, одумайся, отзови из суда свои жалобы! – вещает завхоз. – У тебя уже проблемы! Подумай, ты же взрослый человек! От меня ничего не зависит, я не смогу тебе ничем помочь. Упадешь с лестницы – и все…»

На следующее утро завхоз ведет меня к самому зампобору Рыбакову. Молодой рослый мужчина в чине капитана ясно и доходчиво объясняет мне свою позицию:

«Или я отзываю жалобу, или у тебя будут проблемы».

Он не выдержит и спрашивает:

«Интересно, сколько ты денег забашлял в Мелехово за характеристики и поощрения?»

Капитан воспринимает весь мир через призму своих понятий и не может допустить мысль о том, что я все заработал собственным трудом…

Понимая, к чему все идет, и не секунды не сомневаясь в реальности угроз, я давно принял решение. Хотелось жить, но жалобу из суда отзывать я не собирался. Что делать? Надо сделать так, чтобы меня увезли из этой ненавистной колонии. От осужденных я слышал много историй о разрезанных венах, вспоротых животах и перерезанных горлах. Зэки калечили себя, чтобы уехать из зоны и попасть в тюремную больницу. Более экзотические способы – поедание иголок или гвоздей, закатанных в хлебный мякиш, – я не рассматривал. Хотя, конечно, способ надежный. Проглотишь, и спасет только операция… Я долго ломал голову, на чем остановиться, и после глубоких раздумий сделал нелегкий выбор. Меня терзала мысль о том, что подумает мой сын, если попытка окажется неудачной, а точнее – слишком удачной. Я не хотел, чтобы меня считали самоубийцей. Мой план был расписан по шагам…

Вечерняя проверка. Сумрачный зимний день, идет небольшой мокрый снег. В ожидании звонка осужденные спокойно прогуливаются по небольшому дворику. Зазвенит звонок, зэки встанут в строй и начнется проверка. Я спокойно прогуливаюсь среди зэков и делаю вид, что участвую в разговоре. На самом деле я не слышу, что они говорят, я весь в своих мыслях. Под застегнутой телогрейкой – голое тело. Роба расстегнута и подвернута так, чтобы не мешать задуманному. Холодный ветер покусывает кожу. В правой руке между пальцами я сжимаю лезвие. В нагрудном кармане спрятано еще одно, на всякий случай. Слышится звонок. У каждого зэка свое место в строю. Мы строимся и ждем. Бешено колотится сердце, мне не хватает воздуха.

«Иванов!» – кричит дежурный.

«Петр Николаевич», – отвечает осужденный и выходит из строя.

Я слышу фамилии: Николаев, Лизочкин, Панин.

Следующей идет моя фамилия.

«Переверзин», – доносится до меня.

«Владимир Иванович», – ору я и выхожу из строя, считая шаги.

Раз, два – повернувшись спиной к дежурному, я удаляюсь из строя, на ходу расстегивая телогрейку.

Три, четыре – я с удивлением смотрю на свой оголенный живот и лезвие в правой руке.

Пять, шесть – лезвие входит в живот, словно в масло.

Первый удар был самым трудным – недостаточно глубоким, но самым важным. После него тебя накрывает волна адреналина, и ты, не чувствуя боли, входишь в раж…

Я планировал вскрыть брюшную полость и вывалить свои кишки со словами: «Что, крови моей хотели? Нате, жрите, сволочи!»

Далее я вижу все будто со стороны – откуда-то сбоку и сверху. Изумленные лица дневальных, с застывшими в криках ртами… Дневальные со всех ног несутся ко мне, окружают, набрасываются и облепляют со всех сторон. У меня нет сил – да и, наверное, желания – сопротивляться, и я лишь слабым голосом хриплю: «Свободу политзаключенным!..»

Раны оказались недостаточно серьезными, и все осталось на своих местах. Внутренности на своем месте, а я на своем, в колонии. Правда, уже в другом отряде – одиннадцатом: с улучшенными условиями содержания осужденных.

На память о произошедших событиях у меня на животе остались шрамы…

Мне недолго пришлось наслаждаться улучшенными условиями одиннадцатого отряда. Сработало письмо Реймеру о моем переводе в другую колонию. И я опять собираюсь на этап.

На прощание капитан Рыбаков говорит мне: «Ну что ты нам, нехороший человек, гадил, жаловался на нас?! Мы здесь ни при чем! Нам лично на тебя наплевать, нам из Москвы звонили и просили тебя прессануть!»

Я не сразу поверил, что у кого-то в Москве имеется такой нездоровый интерес к моей персоне…

Автозак под завязку набивается осужденными, следующими в колонию общего режима. Везут в город Покров. Шутки, смех и веселье царят в автозаке, который, кажется, вот-вот развалится. Наученный горький опытом, я не строю никаких планов и иллюзий. По слухам, зона здесь черная и расслабленная. Принимают жестко. Раз на раз не приходится. Я еду налегке, с одним баулом в руках. После многочисленных приключений и грабежей количество моих вещей резко сократилось.

На прием этапа собираются все находящиеся в зоне сотрудники. Открывается дверь автозака, ты выпрыгиваешь и попадаешь в строй тюремщиков. То, что надо бежать, осужденный сразу понимает, без всяких криков. Быстрее пробежишь – меньше ударов получишь. Мне достается три вполне чувствительных удара резиновой дубинкой. По спине и по бокам. Нам повезло, это мягкий прием. Нас заводят в помещение ШИЗО, где проводят прием этапа. По одному выводят на шмон. Прошедший через сотни шмонов, я не вижу здесь ничего запредельного. Обычный шмон, что уже хороший знак. Через всю зону нас строем ведут в помещение карантина. Из локальных секторов на нас устремляются тысячи любопытных глаз, выискивающих знакомых и земляков.