Там, где кончается волшебство - Грэм Джойс

— Сегодня я услышал вполне достаточно, — сказал вдруг Блум. — Мне кажется, девушке будет лучше среди друзей.

— Что?! — вскрикнул Глейстер; Кавендиш моментально развернулась к Блуму.

— Жена полицейского, профессор акушерского колледжа, уважаемая учительница. Совершенно очевидно, что она тут под хорошим присмотром.

— Какой неожиданный поворот событий, — заметила Кавендиш.

— Под хорошим присмотром, говорите вы? — метался Глейстер. У него будто почва из-под ног ушла. — Лукреция Борджиа тоже была под неплохим присмотром.

— Осока не отравительница! — рявкнула Грета.

— Ах нет? — продолжил Глейстер. — А я слыхал другое.

— Простите, у нас здесь что? — встрял Блум. — Тайное судилище? Я принял решение.

— А я вот нет! — воскликнул Глейстер.

— Я полагаю, что тоже приняла решение, — молвила Кавендиш, захлопывая папку с документами. — Да.

Грета взглянула на меня поверх очков и улыбнулась в своей убийственной манере — до ушей. Я ей ответила нервозной скомканной ужимкой, а сама не переставая думала о Джудит и Блуме. Бедная Джудит, думала я, и на твою долю выпало немало печали. Бедная Джудит. Чудесная Джудит.

С тех пор я ничего от них не слышала. Мне не писали, заключения экспертизы никто не присылал. И хотя трое достойнейших господ решили не пользоваться своим негласным правом признать меня буйнопомешанной и запихнуть в дом пыток, где прежде держали Мамочку, нормальной они меня тоже не признали. Наверное, записали в категорию «недоказанных».

К счастью, забот у меня и без них хватало. К утру понедельника от меня ждали гигантский пирог. Страстную пятницу я собиралась посвятить сбору компонентов, субботу — шинковке и обработке, а воскресенье — тушению и выпеканию. С замешиванием теста — а это тонкое и недооцененное умение — мне, слава богу, должны были помочь. Планировалось, что две женщины принесут с собой огромный противень и выложат на него раскатанное тесто. Поскольку ни в одну домашнюю плиту такой гигант не влез бы, потом полуготовый пирог должны были забрать в пекарню и к утру Светлого понедельника запечь.

Но на этом список моих важных дел не заканчивался. Перво-наперво я отправилась на церковное кладбище. Какие-то добрые люди уже выправили надгробный камень и слегка прибрались. Я прибралась потщательнее и стерла с камня гадкие слова: они сошли, как я и предполагала, легко. Поставив в вазу свежие цветы, я посмотрела на могилу и сочла, что она выглядит вполне пристойно, если кому-то есть до этого дело.

Затем нужно было наведаться на ферму Крокера. Умывшись и пригладив волосы — они уже начали отрастать и чуточку топорщились, хотя довольно симпатично, — я капельку подкрасила глаза и губы. Но только капельку.

Когда я добралась до фермы, солнце светило так мягко, а ветерок так ласково обдувал лицо, что я почувствовала прилив уверенности в себе. В кустарниках царила весенняя сумятица и неразбериха; в канавах россыпями бриллиантов сверкали незабудки, примулы и вики. Чез с Люком сидели рядом со своим любимым детищем — строящимся парником — и курили. Парник, похоже, был готов: он радостно поблескивал новенькими стеклами. С ними был парень, которого я раньше никогда не видела. Напялил темные очки, пижон. Смешно: ведь солнце хоть и светило, но не сказать чтобы ярко. Но и умом он, видно, тоже не блистал. Увидев меня, разинул рот.

Чез поднял голову и ласково поздоровался:

— Привет.

Люк вяло помахал рукой.

— Что собираетесь выращивать? — поинтересовалась я.

— Да травы, — ответил Люк. — Ты же знаешь, травы сейчас в чести. — И почему-то все трое засмеялись.

Я покраснела и спросила Чеза, можно ли его на минутку. Он встал, отряхнул пятую точку измазанными в шпаклевке руками и отвел меня в сторонку. Пока мы шли, я слышала, как парень в темных очках высказался: «Сексуальненькая». Но Люк приложил палец к губам, будто предупреждая, чтобы тот поосторожнее выбирал слова.

Когда мы вышли за пределы слышимости, Чез сказал:

— Я слышал, ты пирог печешь. А иноземцам можно присутствовать на вашем пире духа в понедельник?

— Люди приезжают из разных мест. Пирог для всех. Послушай, я пришла извиниться. Теперь по-настоящему.

— Да что ты говоришь.

— Похоже, я ошиблась.

— Похоже на то.

— Наверное, я просто этого хотела, и ты хотел, но мы бы все равно не стали. Не здесь. Возможно, все и случилось, только в другом месте. — Тут я услышала в голове Мамочкин голос: «Всё происки бесенка». И видимо, сказала это вслух.

— Что-что?

— Мамочка говорила, что если между людьми есть чувство, то все может произойти, только не здесь. А там, где им ничто не помешает. Если здесь почему-то не вышло. — Я вспыхнула. — Она называла это «происками бесенка».

Чез улыбнулся:

— Ты мухоморов не объелась, часом?

— Кончай шутить.

— Прости.

— Нет, это я прошу у тебя прощения. Я оболгала тебя и извиняюсь. Теперь я перед тобой в долгу.

— Да брось ты.

— Ничего не брось. Я хочу оплатить его, поэтому разрешаю тебе поймать двух зайцев. Ты только представь — они готовят заячий пирог с говядиной! Не бред ли! Ведь Пасха — единственное время, когда можно есть зайца. А разрешениями на ловлю зайцев ведаю я, и я тебе его даю. Ты справишься. И зайцы сейчас не будут против.

Чез почесал репу.

— Значит, разрешениями ведаешь ты?

— Да, я.

— Как это получилось?

— Я получила благословение от Мамочки.

— Но почему именно ты?

— Это уж мое дело. Так ты возьмешься?

— Разве зайцу не нужно отвисеться три дня?

— Не обязательно.

— Вот, значит, как ты просишь у меня прощения? Заставляя гоняться по полям за зайцами?

— Да, потому что у тебя это хорошо получается, а зайцы мне нужны самое позднее к полудню в воскресенье.

— Ты странная, Осока.

— Странная — это не всегда плохо.

Он пшикнул и еле слышно произнес: «Красота». Не знаю уж, о чем это он. Потом развернулся и зашагал к Люку. Свистнул собак. Две старые борзые и гончая выскочили из дома, затявкали, раскрыли пасти. Слюна течет, глаза горят от предвкушения.

— Друг, что наклевывается? — осведомился новый хиппи — тот, что в очках.

— Я отправляюсь на охоту. Пойду капканы проверю. Люк, ты со мной?

— Нет, я лучше останусь и реально покайфую, — ответил Люк, которого приглашение на охоту застало за скручиванием косяка.

И Чез пошел один.

— Вот это круто, — произнес парнишка в темных очках, по-прежнему разинув рот. — Ништяк.