Иван Грозный. Конец крымской орды - Александр Тамоников

– А чего там может быть? Брод как был, так и есть. Мои три сотни закрывают его.

Бордак взглянул на князя.

– А не маловато людей, Иван Петрович?

Шуйский улыбнулся и спросил:

– Что, подбросить можешь?

– Откуда у меня? А вот у тебя целый сторожевой полк. Почему ты только три сотни к броду вывел?

Взгляд первого воеводы посуровел.

– Ты, Михайло Алексеевич, задание свое знаешь?

– Конечно.

– Так вот и исполняй его. А я буду делать то, что должно мне.

– Извиняй еще раз, князь. Непонятно мне. Орда идет больше прошлогодней, а… ну да ладно, ты прав, каждый должен делать свое дело.

– Ты мне, Михайло Алексеевич, расскажи об отряде Галдан-бека.

– Так вот зачем ты приехал. Ну что ж. Мы с князем Парфеновым смотрим за беком. По нашим подсчетам выходит, что у него не менее трех тысяч басурман, в основном ногайцев. Коней еще больше. Обоз огромный, стада баранов. Нехристи уже два дня на том месте стоят, и пока нет никакого намека на продвижение дальше.

– А коли пойдут они дальше, то упрутся в дорогу, что подходит к Сенькиному броду с правой стороны, так?

– Точно так.

– Ясно. Выжидают, чем закончится попытка перелаза основной орды у Серпухова.

– А ты не знаешь, что там да как?

– Поганые рвутся на левый берег, а там сильные укрепления и наряд. Наши по ним из пушек палят, пищалей, луков. Сегодня отряды Девлета дважды высаживались на левый берег, но конница Дмитрия Ивановича порубила их. Сейчас там, наверное, все стихло. Если Девлету и завтра не удастся переправиться у Серпухова, то он пойдет к Сенькину броду и еще куда-нибудь. Всей ордой больше пытаться перелезть через Оку не будет. Где выбрано другое место, пока неизвестно. Но мы это узнаем.

– А к нам ты, Иван Петрович, по какому делу приехал? Ведь коли не спросил бы я, ты и не сказал бы о делах у Серпухова. Да и о войске Галдана сам узнать мог.

– Тут, Михайло Алексеич, дело такое. Конечно, поехал я сюда не за тем, чтобы рассказать тебе о делах собаки Девлета и поглядеть на твои укрепления. Я обязан предупредить тебя, князя Парфенова и всю вашу малочисленную рать…

– О чем предупредить?

– Скажу, только поначалу ответь, сколько басурман единовременно могут перелезть через Колчин и Рудов броды?

– До сотни тут и там. Больше не получится.

– Вы к этому готовы?

– Как только разведочные отряды вернем.

– Понятно. Теперь скажу. Коли басурмане ринутся на Сенькин брод, то первые налеты мы отобьем, не дадим перелезть. Потом тот мурза, который выведет туда рать, пушки выставит. Нам станет труднее обороняться, мы выстоим, но отойдем сами. Таков замысел главного воеводы. Наш противник пойдет за Оку, пошлет отряды к Рудову перелазу и Колчину броду. Вот здесь пропускать крымчаков будет нельзя. Тебе и Парфенову придется стоять насмерть, покуда не прибудет гонец и не передаст наказа на отход. Он же скажет, куда идти дружинам. Мужики пусть отправляются в лес к бабам, детишкам и старикам своим. Убежища, надеюсь, подготовили?

– Да.

– Вот что я хотел сказать тебе.

– Эх, Иван Петрович, чую, воевода Воротынский решил закрутить такую карусель, которую крымчаки еще не видели.

Шуйский в который раз улыбнулся.

– Напомню, что об этом думал государь вместе с боярином Воротынским. В прямом сражении нам крымчаков не одолеть, вот и приходится кружить. Не удивляйся, что еще до отхода встретишься с Дмитрием Ивановичем.

– Думаешь, он появится?

– Должен. Но больше ни слова. Ты задание понял?

– Понял, Иван Петрович. До получения наказа от гонца держать переправы намертво.

– Верно.

– Одно смущает, князь.

– Говори, что.

– Дружина придана передовому полку, а начальствуешь нами ты, воевода сторожевого полка.

Шуйский достал свиток, передал его Бордаку.

– Читай, Михайло Алексеевич.

Это была царская грамота. В ней подтверждалось то обстоятельство, что особая дружина придана передовому полку, но было также указано, что по мере надобности начальство под ней может временно перейти к первому воеводе сторожевого полка князю Шуйскому.

Михайло вернул грамоту и сказал:

– Ясно.

– Запомни, я могу только временно начальствовать над вами. Так и будет. Только на время обороны перелазов. Дмитрий Иванович знает об этой грамоте.

– Что ж, будем исполнять наказ. Признаюсь, князь, голова кругом. Обычно Сенькин брод мы держали до последней возможности, теперь же после упорного сопротивления должны оставить его. Странно все это.

– А ты меньше о том думай, Михайло Алексеевич.

– Легко сказать, когда мысли сами лезут в голову.

– На ночь выпей винца хлебного, пройдет.

– Сейчас это недопустимо.

– Дело твое. Смотреть укрепления не буду, знаю, ты и Парфенов озаботились этим крепко, поеду обратно. Надо за ночь кое-что еще сделать у брода. А ты сейчас же езжай к Парфенову и передай ему наш разговор. Но больше никому. Ни станичный голова, ни десятники дружины не должны знать о нем. Только князь Василий.

– Об этом ты мог и не говорить.

– Бывай, боярин. Глядишь, еще и встретимся на Москве.

– Отчего не встретиться? Тогда и вина хлебного вдоволь выпить можно будет, погулять на славу.

– Далеко еще до гулянки. Но все, поехал я.

Бордак отправился в Колчинку.

– Что случилось, Михайло? – спросил Парфенов.

– Разговор есть, Василий.

– Ты отдай коня ратнику, и пойдем в горницу. Позову туда станичного голову.

– Не надо никого. Разговор наш никто не должен слышать.

– Даже так? Значит, дело серьезное.

– Серьезное, Василий.

Парфенов наказал ратникам никого не пускать в дом. Воеводы поднялись в горницу, сели на лавки у стола.

Бордак расстегнул ворот рубахи, увидел бадью и чашу у стены.

– Вода свежая?

– Только из колодца принесли.

Бордак напился, устроился на прежнем месте, взглянул на Парфенова и сказал:

– Недавно ко мне в Ванькино приезжал воевода сторожевого полка.

– Князь Шуйский? – удивился Парфенов.

– Да, Иван Петрович. Потому-то я и здесь, у тебя.

– Говори, Михайло, я слушаю!

Бордак рассказал другу о том, что узнал от воеводы сторожевого полка.