Олег Даль. Я – инородный артист - Наталья Галаджева

Хотя, в отличие от нынешних полукумиров, в бабочках и смокингах, они снимались в сотнях фильмов, которые собирали десятки миллионов зрителей.

Алексей Козлов. Артист с душой джазмена.

Москва. 10 апреля 2014 г. Литературная запись Н. Галаджевой. Авторская редакция (2018).

Поначалу мы с Олегом Ивановичем Далем не были даже знакомы. Впервые наше общение с Олегом началось, по-моему, в 1979 году Он сам меня разыскал. В то время у меня был ансамбль «Арсенал». Мы работали уже официально в системе Росконцерта, ездили по городам Советского Союза, пользовались колоссальной популярностью, а в Москве на нас был наложен запрет. Это продолжалось еще с тех далеких лет подполья, после того как мы выступили без всякой сенсации в Американском посольстве и этим заработали себе «Волчий билет».

Встретившись со мной, Олег сделал мне колоссальное предложение: вместе выступить в Концертном зале имени Чайковского с программой, которая должна была называться «На смерть поэта». Почему я и «Арсенал»? Чтобы понять, насколько я был ошеломлен этим предложением, следует помнить, что артисты были популярные официальные люди, которых знала вся страна, а джазмены были в подполье, нас никто не видел в лицо, нас не показывали по телевизору, не выпускали наших пластинок. Джаз развивался в андеграунде, будучи, фактически, официально запрещенным. Актеры же были все на виду. Практически не было и контактов у этих двух видов деятельности. Никакой дружбы между джазменами и миром кино не было. Это были совершенно разные уровни.

Тем не менее я часто смотрел кино, знал многих молодых актеров. И, конечно, тогда самые популярные были такие красавцы, как Миша Козаков, Вася Лановой, Лева Дуров… И вот среди них был и Олег Даль. Он не был красавцем, и это делало его гораздо более обаятельным, чем вот эти, в общем-то, где-то влюбленные в самих себя и очень самоуверенные актеры. Олег Даль был другим. Он притягивал содержанием: каким-то своим внутренним миром, каким-то особенным отношением к жизни. Это чувствовалось. Он выделялся в компании этих красавцев, даже какой-то своей, скажем так, уродливостью. И мне он этим очень нравился. Ведь я в те времена был очень худой и тоже красавцем себя не считал. В этом он был в чем-то на меня похож… Или я на него. Хотя я был немного старше, но я выглядел, как он. Вот такой же худой, сутулый человек и тоже в чем-то убежденный, со своей идеей. Я его выделял.

Видимо, и он тоже, потому что в 80-м году, сразу после смерти В. Высоцкого, он вдруг обратился ко мне с предложением, сделать концерт-спектакль, и не где-нибудь, а в Концертном зале Чайковского, куда джазменов даже близко не подпускали. Здесь обычно выступали академические коллективы, симфонические оркестры, оперные певцы и т. д. Я даже сначала не поверил в такую возможность. Но он все устроил. И дело дошло до того, что у нас уже была первая репетиция со светом и даже подобием декорации.

В этом моноспектакле, в котором должен был участвовать «Арсенал», все было построено следующим образом: мы должны были аккомпанировать, когда Олег читает стихи, потом играли бы соло, потом он опять читал бы без нас и т. д. Он дал мне список стихотворений, выбранных из Лермонтова, и мы сделали специальную композицию.

Но самое интересное во всем этом было то, что меня совершенно потрясло. Как можно было подобрать у Лермонтова такие стихи, что весь спектакль звучал как антисоветчина! Только что прошли всенародные похороны, и сразу он вышел с этим предложением. И там были такие стихи, которые если их соединить, дадут такой страшный смысл, что… Поскольку весь подбор, начиная с самого первого стихотворения – «Погиб поэт, невольник чести…» был прямым намеком на политбюро, на все партийные московские власти, которые травили Высоцкого. Олег переживал эту трагедию, как собственную, смерть Володи принял очень близко к сердцу.

Спектакль по его замыслу должен был называться «На смерть поэта». Это был вызов. Подразумевалось именно это событие, которое стало главной темой спектакля. Он весь был посвящен судьбе свободомыслящего поэта в России.

Я знаю, что у него были огромные проблемы. Но Олег просто загорелся. Был колоссальный стимул, и он бросился в борьбу за то, чтобы этот спектакль пропустили.

Нам это было невероятно близко. Мы ведь были антисоветчики и музыкальные диссиденты.

В те времена советская интеллигенция почти не интересовалась джазом. Интерес проявляли только некоторые, к примеру, Миша Козаков, Василий Аксенов – последний даже знал джаз. А остальные – «да, да, да, джаз, конечно…», но для них существовали разве что Армстронг и Дюк Эллингтон. Для того, чтобы вникнуть в суть того, что происходило в джазовом мире, нужно было тратить время. А главное, нужно иметь своего рода джазовую энергетику, и вот она, как мне кажется, у Олега Даля была. Уже потом, когда его не стало, я общался с его женой, вдовой, и от нее узнал, что у него были джазовые записи, он слушал, интересовался. Для меня это было откровением, что он был неравнодушен к джазу и знал больше, чем его коллеги.

Я думаю, что это особая черта характера, особые врожденные природные качества, способность чувствовать энергетику джаза, то есть то, что идет от джазмена во время импровизации – так называемый драйв. Можно быть высококультурным интеллигентным человеком и при этом, как мы говорим, отмороженным, равнодушным к джазу. Они чаще всего слушают классику или эстрадные песни, от которых нас, джазменов, просто поташнивает. А я всю жизнь сталкивался с простыми людьми, рабочими, даже крестьянами, которые слушали джаз и говорили – это мое, это для нас. Дело не в образованности, а именно в энергетике. У Даля был этот дар, от него шла та же энергия. У него не было самолюбования, что присуще людям с природной внутренней красотой. Олег Даль был одарен энергетикой, как талантом, и выходящим за рамки актерской профессии отношением к жизни, собственным убеждением в ней, которое и отличает его от многих людей, актеров его поколения. Это невозможно описать. Это чувствовалось во всем: в его взгляде, в динамике, в облике. Это есть в каждой его роли.

Началась подготовка. Мы собирались дома. Не помню, может быть, он ко мне приезжал. У меня был список, к сожалению, написанный от руки, очередности стихотворений, чтобы я думал над музыкальным содержанием. То есть, где будет аккомпанемент, где он один будет без нас, где мы вступаем и т. д. Я все это продумал, подобрал много серьезных композиций и, кстати, не совсем джазовых, а именно в современном электронном виде. В стиле фэнкфьюжен, который очень сюда подходил.

Стихам русского поэта традиционный американский джаз не соответствовал. Мы-то играли мою музыку, а она отличалась уже тогда. «Арсенал» всегда отличался чем-то своим, и я думаю, Олег Даль угадал это, пригласив не кого-нибудь, кто играл очень хорошо американский джаз, а именно «Арсенал», который в то время встал на путь собственной музыки. Когда мы встретились на репетиции – а такая репетиция у нас была, я это точно помню, – в зале Чайковского, настоящих декораций еще не было, но уже какая-то электронная аппаратура была, так как мы предупредили, что без нее «Арсенал» не сможет звучать. Мы что-то пробовали, проговаривали на словах весь спектакль, и это было недолго, к сожалению. Он все время уезжал на гастроли, мы были на гастролях, и потом раз… и осталось одно воспоминание. В марте 1981 года я узнал, что в Киеве он неожиданно умер. Так этот спектакль, задуманный Далем, и не состоялся.