Илион - Дэн Симмонс

Гость подхватил Аду на руки и понес на постель.

– Думаю, именно Фальстаф заставил меня разлюбить Барда.

– А? – переспросил Манмут.

Его занимали иные проблемы: как довести погибающую лодку, дающую жалкие восемь узлов, до берега, что по-прежнему прятался за горизонтом; как удержать под контролем уцелевшие функции корабля, одновременно разглядывая небо сквозь перископ в поисках вражеских колесниц и мрачно размышляя о будущем, которое ждет их на суше.

Орфу промолчал в темном затопленном трюме два с лишним часа. И вот вам, здравствуйте.

– Что там насчет Фальстафа?

– Я просто говорю, что он заставил меня отвернуться от Шекспира и увлечься Прустом.

– А мне казалось, ты полюбишь этого героя, – удивился капитан. – Он такой забавный.

– Я и любил, – признался иониец. – Даже воображал себя им. Хотел быть им. Да провались все, я даже какое-то время выглядел, как он!

Хозяин «Смуглой леди» попытался представить подобную картину. И не смог. Вместо этого ему пришлось вернуться к функциям судна и перископу.

– И почему же твои взгляды изменились?

– Помнишь ту часть из «Генриха IV», где Фальстаф находит на поле брани тело Готспера Горячей Шпоры?

– Помню.

Перископ и радар подтверждали: небо чисто от колесниц. Ночью Манмуту пришлось отбросить потухший реактор, и теперь лодка едва набирала шесть узлов, причем запасные аккумуляторы сели уже до четырех процентов мощности. Капитан понимал, что повторного всплытия не избежать. На поверхности он заполнял свою каюту чистым воздухом до отказа, а весь кислород, произведенный кораблем, пересылал Орфу. К сожалению, оказалось невозможно просто перекачать часть марсианской атмосферы внутрь судна: системы безопасности не позволяли сделать этого.

– Фальстаф пронзает лодыжку трупа «для верности», – подал голос иониец, – а затем тащит его на спине, надеясь поживиться за счет прославленного покойника.

– Ну да, – отозвался хозяин «Смуглой леди».

Комсаты подтверждали близость берега, до которого оставалось километров тридцать, однако перископ до сих пор не обнаруживал признаков суши, а рисковать, направляя радар прямо перед собой, европейцу не хотелось. Он приготовился всплыть, одновременно принимая все меры, дабы в случае опасности стремительно погрузиться на дно.

– «Главное достоинство храбрости – благоразумие, и именно оно спасло мне жизнь», – продекламировал Манмут. – Все комментаторы шекспировского творчества: Блум, Годдард, Бредли, Морганн, Хазлитт и даже Эмерсон – единогласно причисляют Фальстафа к величайшим детищам гения.

– И пусть. – Орфу замолчал, ожидая, пока балластные резервуары перестанут грохотать и трястись. Когда кругом воцарилась тишина и только волны плескались у корпуса, моравек спокойно закончил: – Лично я нахожу его достойным презрения.

– Презрения?

Лодка вырвалась на поверхность. Рассвет едва наступил, и здешнее солнце – во сто крат огромнее той блестящей точки, под светом которой прошло все существование европейца, – только-только начинало отрываться от горизонта. Хозяин корабля включил вентиляцию и жадно задышал соленым морским воздухом.

– «Чем он одарен, кроме уменья пробовать херес? Чему научился, кроме разрезывания и пожирания каплунов? Чем он проявил себя, кроме обмана и подлости? Какие у него достоинства? – Никаких. Какие недостатки? – Все решительно», – процитировал краб.

– Да, но ведь принц Гарри шутил, когда говорил это.

Манмут решился плыть у самой водной глади. Так, разумеется, опаснее, недаром радар засекал новую колесницу каждый час или два. Зато наверху подводная лодка делала целых восемь узлов, да и ресурсы жизнеобеспечения частично растягивались.

– Разве? – переспросил Орфу. – Во второй половине пьесы он отрекся от беспутного обжоры.

– Чем заживо убил Фальстафа. «Король разбил ему сердце», как выразилась миссис Куикли, – откликнулся маленький европеец, наслаждаясь кислородом и непрестанно думая о своем товарище, плавающем в одинокой темноте трюма. Уже первое всплытие показало, что ионийца не вытащить наружу посреди океана. Значит, следовало дожидаться суши.

– Негодяй получил по заслугам, я уверен, – возразил Орфу. – Как он исполнял приказ набрать рекрутов для битвы? За взятки отпустил на волю стоящих парней и набрал одних неудачников. Тех, что сам окрестил «пушечным мясом».

«Смуглая леди» набирала обороты, рассекая невысокие волны. Капитан неотрывно следил за показаниями радара, сонара и перископа.

– Но всем известно, Фальстаф интереснее того же принца Гарри, – слегка растерялся Манмут. – Он уморителен, исполнен жизненной правды, отказывается воевать, остроумен… По словам Хазлитта, «счастье свободы, обретенной в юморе, и есть сущность Фальстафа».

– Допустим, – согласился иониец. – Однако что это за свобода? Высмеивать все и вся? Присваивать чужое и прятаться в кустах?

– Сэр Джон был рыцарем… – вскинулся собеседник и вдруг серьезно задумался над словами друга – этого шутливого, порою циничного комментатора причудливого бытия самих моравеков. – Ты говоришь словно Корос III.

Гигантский краб хохотнул:

– Мне никогда не стать воином.

– А ганимедянин?.. Полагаешь, он убивал себе подобных во время той миссии к Поясу астероидов? – полюбопытствовал европеец.

– Что там произошло, нам уже не узнать. К тому же, по-моему, Корос был не менее щепетилен, чем каждый из нас. И не очень-то рвался в бой. Хотя по крайней мере он воспитал в себе качества истинного вождя и ответственность. А ведь именно за это Фальстаф издевался даже над своим любимцем Гарри!

– То есть сюда нас привело чувство долга? – уточнил хозяин судна.

Небо затянула рассветная дымка.

– Что-то в этом роде.

– Выходит, здесь ты предпочел бы оказаться Готспером, нежели Фальстафом?

На линии послышался грохот.

– Поздновато для таких мыслей. «Я долгое время проводил без пользы, зато и время провело меня».

– Эй, это не оттуда.

– «Ричард Третий», – пояснил иониец.

– И теперь ты мнишь себя слишком старым для будущего?

М-да, знать бы самому, что принесет это будущее.

– Как ни странно, да: без глаз, без ног, без рук, без зубов и вроде бы даже без панциря я кажусь себе несколько староватым.

– Зубов у тебя отродясь не было.