Свои-чужие - Энн Пэтчетт

Как старшие дети, Холли и Кэл вместе присматривали за Элби и Джанетт, когда те были маленькими, не подпускали их к плите и ножам. И за матерью они присматривали тоже, пусть и не вместе, но прилагали все усилия, чтобы облегчить ее груз, если была такая возможность. Чем больше Холли сейчас ощущала присутствие Кэла в своей жизни, тем лучше понимала, что он любил ее и простил. Чем легче ей давалась покойная жизнь, чем внимательней она становилась к неброской красоте мира вокруг, тем явственнее слышала Кэла. Это не был голос в полном смысле слова, как у сумасшедших, с ним нельзя было поболтать о политике, а просто возникало у нее некое приятное чувство, чаще — в «Дзен-Додзё Тодзане», хотя можно было его ощутить даже здесь, в аэропорту Люцерна. Холли считала, что большая часть человечества не использует свой духовный потенциал. Люди живут в умственном раздрае — как тут сосредоточишься, когда на тебя с утра до вечера сыплются товары, услуги, информация и вечно надо куда-то бежать? Они не узнают своего настоящего счастья, даже наступи оно им на ногу. Холли почти не слышала брата ни в Беркли, ни в банке «Сумитомо», ни в Лос-Анджелесе, а вот в Швейцарии, где он никогда не был, — в Швейцарии пожалуйста, сколько угодно.

Холли вернулась к своим газетам. Прочла о бродвейских постановках. Прочла рецензию на книгу и колонку о наводнении в Айове. Почитала о положении женщин в Афганистане. Съела половину шоколадки и убрала остаток в сумочку, на потом. Увидев, который час, встала и подошла к стойке, где толпились родственники и водители с написанными от руки плакатиками. Когда она увидела идущую в ее сторону Терезу, — такую крошечную! так постаревшую! сколько же лет прошло? десять? больше? — в ней поднялась могучая волна любви, — ее собственной и любви ее брата. Она протянула руки.

— Ох, мама, — сказала Холли.

С чего начать рассказ о чудесах? Во-первых, конечно, Холли, коротко остриженная, черноволосая, с проблесками седины, обутая в кожаные шлепанцы на шерстяные носки, сияющая. Такая толпа по ту сторону контроля безопасности, столько людей, сливающихся в единую неразличимую массу, а потом — бац! — Холли. Она была совершенно другая, ее нельзя было не заметить. Когда Тереза упала в ее объятия, ей показалось, что они никогда не расставались. Внезапно вспомнилось, как в палату, в то утро, когда родилась Холли, зашла медсестра, и на руках у нее был идеальный младенец, младенец, который сейчас стал этой прекрасной женщиной. Тереза поцеловала ее в шею, прижалась щекой к ее груди.

— Прости, что тебе пришлось так долго ждать, — сказала она, сама не твердо понимая, что имеет в виду: трехчасовое опоздание или все те долгие годы, что она никак не могла сюда доехать.

— Я хорошо провела время, — сказала Холли, проводя рукой по голове матери.

Она забрала у Терезы и дамскую сумочку, и дорожную сумку, так легко подхватила и повесила их на плечо, словно и Терезу в случае надобности могла бы понести. Отвела ее прямо к туалету, не спросив, нужно ли, — а было действительно нужно. Такой Холли была всегда: отвечала за все, принимала решения, помогала, не дожидаясь просьбы. Когда Тереза указала на свой багаж у транспортера, Холли подхватила его и рассмеялась.

— Ты путешествуешь, как истинная калифорнийка! — восхитилась она чемоданчиком матери. — Я тоже.

— А как путешествуют калифорнийцы? — Тереза улыбнулась, хотя не поняла шутки, улыбка вышла широкая-преширокая, во весь рот, давненько у нее так не получалось.

Холли подняла ее черный чемоданчик на колесиках — маленький и неприметный, лилипут в сравнении с ярко-розовыми жесткобокими, обвязанными специальными тросами для надежности великанами, что проплыли по транспортеру перед Терезиным багажом.

— Европейцы собираются, будто уезжают навсегда. Думаю, это из-за войны.

Воздух снаружи был ясным и холодным, хотя на календаре стояло только первое сентября. Когда Тереза улетала из Лос-Анджелеса, там было тридцать пять градусов. Холли помогла ей надеть пальто. Какая Тереза молодец, что захватила пальто. Дома, в гостиной, она надела его, потом сняла, заперла парадную дверь, пошла было к такси, но вернулась в дом и снова надела пальто. Со стоянки можно было различить далекие Альпы. Из самолета их заснеженные вершины тоже было видно. Альпы, ну надо же. Она запахнулась поплотнее. Кто бы мог подумать, что Тереза Казинс когда-нибудь увидит Альпы?

Ситроен «Дзен-Додзё Тодзана», на котором приехала Холли, напоминал скорее консервную банку, чем автомобиль. Хлипкий металл содрогался, когда Холли спускалась по серпантину, длинная ручка переключения передач торчала из пола, будто палка. Дома, на Четыреста пятом шоссе, такую машину снесло бы выхлопом проезжающего мимо внедорожника, но похоже, что на этой опасной горной дороге все ездили на таких же консервных банках — и могли задевать друг друга без особого вреда, как люди, толкающиеся на оживленной улице. И никто не повышал ставки в надежде уберечься, не пересаживался в танк, чтобы уничтожить конкуренцию. Дорога на всех одна. Ограждение, отделявшее их от падения в пропасть, казалось, никого не способно было уберечь от гибели, но какая разница? Все равно все умрут, все до единого. Они еще даже не приехали в дзен-центр — как он там назывался, — а Тереза уже чувствовала, что начинает постигать суть этой философии. Кому нужны подушки безопасности? Кому нужна стальная клетка, отделяющая от мира? Тереза опустила стекло — вручную, крутя ручку! — и вдохнула чистый швейцарский воздух.

— До чего красиво, — сказала она.

Они нырнули в каменный туннель, прорезанный в склоне горы: свет, потом тьма, потом сосны.

— Погоди, то ли еще будет, — сказала ее дочь.

— Должна тебе сказать, Холли, я до сих пор не понимала. То есть я за тебя радовалась, но в глубине души все время спрашивала себя: «А с Торрансом-то что не так?»

Они проехали мимо двух лохматых горных коз на обочине, их закрученные рога казались коронами. Наверняка они ждали Хайди и дедушку, чтобы те отвели их обратно в горы. Тереза взглянула на Холли:

— С чего кто-то захочет жить в Торрансе?

— Ничего в нем нет дурного, — сказала Холли, радуясь материнскому одобрению. — Но здесь тише. Мне здесь лучше.

— Я все думаю про Джанетт и Фоде с мальчиками. По-моему, ей нравится весь этот шум и эта ее тесная квартирка. По-моему, это мобилизует ее. И Элби, он вечно снимается с места и уезжает куда-то, вечно ищет что-то новое. Наверное, это как-то ему помогает. Он сейчас в Новом Орлеане.

— Он пишет мне иногда по электронной почте, — сказала Холли и внезапно ощутила острую тоску по брату и сестре — как бы ей хотелось, чтобы все они оказались сейчас здесь, рядом с ней и с матерью.

— Это хорошо.

— А тебе?

— А что мне? — спросила Тереза, вытягивая шею, чтобы еще раз взглянуть на исчезающий из вида пейзаж.

— Хорошо ли тебе в Торрансе? Не жалеешь, что ты там осталась?

Теперь они ехали через лес. Деревья с моховой опушкой становились все толще и выше, они уже заслоняли свет, а по земле потянулись папоротники. Повсюду виднелись огромные камни, валуны, казалось разбросанные вокруг хлопотливого ручья художником-постановщиком. «Мне нужен зачарованный лес!» — наверное, сказал ему продюсер.