Свои-чужие - Энн Пэтчетт

— Ты тогда взяла револьвер, помнишь? — сказала Холли. — Потом, вечером, ты его принесла Кэролайн.

Глаза Кэла были закрыты, но рот открыт, словно он все еще пытался втянуть воздух. Губы раздулись, язык вывалился изо рта. Франни стояла над ним, смотрела в сторону дома, а потом взглянула вниз. Вспомнила про револьвер и задрала штанины Кэла. Вот он, засунут в носок, привязан к лодыжке красной банданой. Франни твердо решила: Эрнестина, или Казинсы, или кто там придет ее спасать, не должны найти револьвер. Детям влетит за него.

— Не знаю, зачем я его взяла, — сказала она.

Она и правда не знала.

Холли покачала головой:

— Ты не могла его там оставить. Мы все помешались на этом револьвере. Больше ни о чем не думали.

Франни развязала бандану и осторожно, развернув дулом от себя и от Кэла, разрядила револьвер, как учил ее отец. Положила пули в передний карман шортов, поднесла открытый револьвер к свету, провернула барабан и заглянула в ствол на просвет, чтобы убедиться, что он пуст. Завернула в красную ткань, но поняла, что положить его совсем некуда. Попыталась сунуть за пояс, но его, разумеется, было видно. Наконец, решила спрятать неподалеку, под деревом. Когда все уйдут, она вернется и отнесет револьвер в дом. Возьмет с собой Джанетт, они положат револьвер к ней в сумочку. Никто ничего не заподозрит, потому что Джанетт всегда ходит с сумочкой. Франни вспомнила, как обрадовалась, что можно тревожиться о чем-то еще, о чем-то, кроме Кэла.

Франни посмотрела на амбар.

— Я всегда считала, что поступила неправильно.

— А как было бы правильно? — Холли обняла Франни за талию. — Мы понятия не имели, что происходит. Мы даже не знали, что его укусила пчела.

— Не знали?

— Только потом узнали. В ту ночь, когда папа вернулся из больницы, а до этого ничего не понимали.

— Мне здесь нравилось, — сказала Франни, хотя раньше и не подозревала об этом.

Холли, казалось, удивилась:

— Правда? А я ненавидела сюда ездить.

Франни разглядывала ее. Холли была такая хорошенькая. Почему Франни прежде этого не замечала? И ведь все-таки они с ней сестры.

— Тогда почему ты вернулась?

— Чтобы удостовериться, что с тобой все будет хорошо, — сказала Холли. — Мы всегда держались вместе. Не помнишь? Бешеное маленькое племя.

— Ты слышишь? — спросила Франни, взглянув наверх. — Слышишь птиц?

Холли покачала головой:

— Это твой телефон. О нем я и пришла тебе сказать. Не волнуйся.

— Из-за птиц? — спросила Франни, но тут Холли исчезла, и в комнате снова стало темно.

Она по-прежнему слышала птиц.

— Возьми трубку, — сказала Кэролайн с другой кровати.

В комнате был мрак, светился только телефон Франни. Она подняла его, хотя ничего хорошего ночные звонки никогда не приносили.

— Алло?

— Миссис Мета? — спросила какая-то женщина.

— Да, это я.

— Это доктор Уилкинсон. Я звоню из Мемориального медицинского центра Торранса. Миссис Мета, примите мои соболезнования, ваша мачеха скончалась.

— Марджори умерла? — Франни рывком села в кровати, окончательно проснувшись.

Как же так? Когда она попала в больницу? Кэролайн выбралась из-под одеяла и включила лампу на столике между их кроватями. Умереть мог только один человек, и это был их отец.

— Что такое? — сказала Кэролайн.

— Кардиомонитор миссис Казинс, — продолжала врач, — подал сестре сигнал сегодня, сразу после четырех утра. Мы провели реанимационные мероприятия, но все было бесполезно.

— Миссис Казинс?

— Тереза умерла? — спросила Кэролайн.

— Мои соболезнования, — повторила врач. — Она была тяжелобольна.

— Подождите минутку, — прервала Франни. — Кажется, я не понимаю, что вы говорите. Не могли бы вы сказать все это моей сестре?

Франни передала трубку Кэролайн. Кэролайн задаст все вопросы, какие нужно. Электронные часы на тумбочке показывали четыре сорок семь утра. Франни задумалась, проснулся ли уже Элби, заводил ли он будильник. Он летел в Лос-Анджелес ранним самолетом — повидать мать.

За полгода до выхода на пенсию Тереза купила билет в Швейцарию — навестить Холли в ее дзен-центре. Купила, чтобы было чего ждать. Ей не очень-то хотелось уходить с так давно и горячо любимой работы, но она боялась, что станет обузой, и ею начнут тяготиться. За прошедшие годы она видела, как люди приходили и уходили, делали блестящие карьеры и губили их, иных увольняли, и перед уходом они укладывали в коробки содержимое своего стола. Рано или поздно ей придется сделать то же самое, и разве не лучше будет, если это произойдет до того, как ее начнут подталкивать к выходу? Ей семьдесят два года, у нее еще осталось время начать новую жизнь, хотя она толком не понимала, что это значит. Неплохо бы научиться играть в бридж или как-нибудь обустроить участок у дома. А может, и в Швейцарию съездить.

Через две недели после вечеринки в честь выхода на пенсию Тереза в красивых золотых часах на запястье и с билетом в сумочке вызвала такси до аэропорта.

Холли давно не приезжала домой. Когда двадцать пять лет назад она в первый раз уехала в Швейцарию, предполагалось, что ее не будет месяц. Вернулась она через полгода, и только для того, чтобы подать документы на постоянную визу. Она официально уволилась из банка «Сумитомо», где все это время для нее держали место. Холли закончила экономический факультет в Беркли, и на работе ее ценили, несмотря на ее молодость. Она расторгла контракт на аренду квартиры. Продала мебель.

— Ты что, влюбилась? — спросила мать.

По правде сказать, Тереза не думала, что Холли влюбилась, хотя все классические признаки были налицо: рассеянность, влажный взгляд, потеря аппетита. Свои темные волосы Холли остригла совсем коротко. Лицо у нее было чисто вымытое, без капли косметики, и впервые за годы Тереза увидела, что у нее остались еще кое-какие веснушки. Хоть Холли и сидела с ней за кухонным столом и пила кофе, Тереза испугалась, что ее старшую дочь похитили, что ее мозгом завладела какая-то секта, позволившая телу приехать ненадолго домой, чтобы разобраться с имуществом и сбить всех со следа. Но очень трудно было подобрать слова, чтобы спросить у Холли, не попала ли она в секту.

— Не влюбилась, — сказала Холли, сжав материнскую руку. — Не совсем.

Поначалу Холли время от времени наведывалась домой, сперва раз в год, потом раз в два-три года. Тереза подозревала, что билеты ей покупает Берт, но вопросов не задавала. Через какое-то время вялый ручеек случайных визитов высох. Холли сказала, что больше не хочет возвращаться домой в Штаты, и это прозвучало так, словно она оставляет страну, но не семью. Она сказала, что в Швейцарии она счастливее.