Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский

* * *

Премьер явился в понедельник утром. «Тяжелый будет денек», – мелькнуло в голове. После встречи с Премьером вызван Генеральный прокурор. На три часа дня была назначена встреча с Сидельцем. В семь часов – князь Мещерский: попросил, наконец, уделить ему полчасика. Чернышев специально выжидал две недели, но в пятницу решил снизойти и принять. Мещерский сообщил через фрау Кроненбах о своей благодарности и готовности прибыть в любое время. «Ну и ладненько». Однако сначала надо было разобраться с Премьером, и это было самым неприятным и трудным. «Какого черта я его вызвал! Надо было подписать заявление и отпустить… с миром?., нет, с миром, видимо, не получится». «С миром» отпускать было нельзя, слишком много висело на Отце Народов, но Чернышев не мог бить лежачего, уже поверженного, причем не им самим, а жизнью, ее неумолимыми реалиями, отторгнутого не только обществом – это случилось давным-давно, но даже ближайшим окружением. Казалось бы, совсем недавно мечталось, как вытаскивают из царских покоев этого жалкого человечка в ночной рубашонке, без грима, со слипшимися волосиночками на испуганном личике. И воздается ему по делам его. Несомненно: будь победителем сам Лидер Нации, он бы не задумался, топтал бы в кровавой грязи поверженного, ухмыляясь и поигрывая своими ликующими желвачками. Сегодня же, вспоминая лицо этого, как оказалось, старичка, отрешенно, с какой-то щемящей безнадежностью рассматривающего свои ладони, он понимал, что рука не поднимется даже на легкую пощечину. Его рука не поднимется, но есть, в конце концов, закон, есть… А… ничего нет! Закон – это та же кровь. Вакханалия. В этой стране закон?! Простить нельзя, но и открыть заслон повальной ненависти, мести, разгулу гопоты?.. Надо было решать. И решить можно будет по окончании проклятого понедельника, после всех встреч, особенно с Сидельцем. Да и с самим Премьером не грех побеседовать на прощанье. Не зря вызвал!

Премьер был бодр, энергичен, улыбчив. Умеет держать удар – школа! Поговорили о пустяках: погода, подводит опять погода, блин. Опять недород будет. И коррупция достала, хуже погоды. Кстати, как ваша супруга. – Хорошо, а как ваши дети? – Ещё лучше. – Ну и чудненько.

– Надумали уходить?

– Надумал. Полагаю, Олег Николаевич, вас это известие не очень огорчило.

– Правильно полагаете. Но удивило.

– Думали, что плодотворно сработаемся? Неужто и впрямь считали, что я буду под вами пыхтеть? Или это Сева-джан вам внушил? Ну вы, надеюсь, не настолько наивны, чтобы этому… э-э… хмырю верить.

– Не настолько. Это вы были уверены, что подомнете меня, и я буду вашей марионеткой. Не впервой, кажется. Опыт есть.

– По поводу опыта вы правы. Что есть, то есть. Такого роста нет, такого обаяния нет, умения говорить так складно нет – на улице воспитание получил, блин, университетов не заканчивал, – но опыт есть. Опыт понимать, знать и держать в руках эту страну. И подминать вас не собирался. Надеялся, что смогу помочь вам впрячься в эту немазанную телегу.

– Сесть на сколаччио?

– А это что такое?

– Эта такой тип галер, когда на каждой банке размещалось по шесть гребцов с одним веслом, в отличие от терцару-по, где каждый раб – гребец, как правило, имел свое весло.

– При чем здесь галеры?

– Ни при чем.

– Проявили свою эрудицию, хорошо. И с такой эрудицией на свободе… Короче, что вы собираетесь со мной делать?

– То есть?

– Олег Николаевич, видимо, это наш последний базар, потом мною займутся другие, зачем же жмурки устраивать! Я уже знаю, что Сучин послан вами за Сидельцем и другими.

– Они уже здесь.

– Ну вот, видите. Так что не сегодня-завтра начнете прессовать. Не своими руками. И Генпрокурора вызвали – неспроста. Вы, в отличие от меня, – из благородных. Так что поделитесь, что ждет меня и мою семью.

– При чем здесь семья? Любезнейший коллега, откуда я знаю! Если вы виновны, есть суд, есть законы, вами, кстати, утвержденные.

– Перед законом все равны и все равноудалены. Это мы проходили и вещали. Я же по существу толкую.

– Бессмысленный разговор. Я так и не понял причину вашей отставки.

– Все просто. Я устал. Думаю, вы даже через сто дней смертельно устали, я же на этих галерах… а-а, вот вы к чему… Памятливы… Короче, устал. Да и возраст.

– Это не главное!

– А что же главное, по-вашему, Олег Николаевич?

– Вы устали, спора нет. Но от вас устали в разы больше. И давным-давно! Но вы это только сейчас почувствовали.

– Ерунда. С моим Чрезвычайным отделом я эту их якобы усталость в момент вылечил бы. Я бы им такую психотерапию устроил – кровью харкали бы. Не в первый раз мочить этих шакалов… Нет. Это не главное. А главное то, что не хочу участвовать в разрушении того, что на протяжении стольких лет с таким трудом выстраивалось.

– И что же выстроилось?

– А выстроилось то, что вы из вашей гребаной Америки сюда подались. Небось лет тридцать назад вас никаким калачом бы не заманили в Рашку. Хоть в Кремль, хоть в Белый дом. Теперь мы с колен встали… или встаем, а тогда о нас все ноги вытирали. А выстроилось то, что страна хоть и несколько уменьшилась, но сохранилась, и никто нас не раздраконил. Сейчас, конечно, есть трудности, но сколько сытных лет было, люди забыли, что такое голод, карточки…

– Зато сейчас вспомнили. И страна не уменьшилась, а скукожилась до области. И части некогда великой неделимой страны стали лютыми врагами ее сердцевине, благодаря неустанной заботе ее мудрого руководства. И не раздраконили страну потому, что она, как тот ковбой, никому не нужна. А сытно было не потому, что с колен якобы встали, а потому, что гребаная Америка тащила вашу, да и мировую экономику, нефтяные цены вздрючивала. А тридцать лет назад хоть и голодно было, но жили с верой: кажись, на ноги встанем, как люди заживем, свободой чуть запахло, я, к вашему сведению, тридцать лет назад и не уезжал бы никуда. И ноги никто не вытирал, а смотрели с уважением и надеждой: неужто от коммунизма оклемаются. Не оклемались, только хуже стало, при коммуняках хоть посмешищем не были… Да что об этом говорить. С разных планет мы. Вы – с Андроповки…

– Вот поэтому и ухожу. Но на прощанье удачи вам не желаю. Даже при всем желании, если бы оно у меня было, удачи не желаю – не будет. Все ваши законы, намедни принятые, либо отменят на следующий день после вашего ухода, а вы до конца вашей каденции не досидите, даже до половины, либо молча похерят при вас – никто выполнять не будет, никому это не нужно. Я свой народ знаю. Удержаться сможете, если охоту на ведьм устроите, большую кровь пустите. Это у нас любят. Но вы на это вряд ли пойдете – вы у нас либерал, гуманист. Будете сопли жевать.

– Фрау Кроненбах, заявление бывшего премьер-министра подписано, можете спустить в Администрацию.

– Так я не понял, прятать мне семью или нет?

– Зачем же прятать семью. Я, по-вашему, гуманист и либерал с соплями.