Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский

– Идите. Спокойной ночи.

* * *

– Карцинома?

– Подтверждено.

– Стаотория?

– Повышенная.

– Боль в эпигастральной области?

– Порой мучительная. С иррадиацией в спину.

– Метастазирование?

– Региональные лимфатические узлы.

– Отлично, коллеги. Все точно. Савелий Кузьмич, вы опять давеча…

– Так же День полиции был.

– Встаньте подальше. Дышать невозможно. И почему такая вонь?… Да не от вас!

– Непроизвольное…

– Так подмывать надо.

– Некому, Вахтанг Давидович.

– Поверните… Да не так. Вот так. Безрукие… Пижаму… Господи, какие пролежни. Волочкова, на вашей совести. Впрочем, и так всё ясно. Промойте его хотя бы. Совестно…

* * *

Последняя неделя перед уходом вечевиков на каникулы была совершенно сумасшедшей. Чернышев поднимался в свою квартиру не ранее одиннадцати вечера. Вера Сергеевна – сухая, длинная, нескладная старуха, приходившая каждый день к семи утра и покидавшая квартиру как только Чернышев ложился спать, то есть не ранее часа ночи, – молча подавала ему ужин – обед (время на обед днем у Олега Николаевича не находилось; так, перекусывал на ходу), затем чай, убирала со стола и уходила в свою каморку ждать, когда в спальне Хозяина погаснет свет.

Спал Чернышев хорошо часа два – три. Около четырех он обязательно просыпался с ощущением тревоги и начинал вспоминать самые гадкие и постыдные минуты своей жизни. Разволновавшись, он вставал, пил воду, ходил нагишом по квартире, немного замерзал и с удовольствием падал в теплую постель, засыпал. В начале седьмого его поднимал будильник – старинный механический, круглый с двумя ушами-колокольчиками, вот и весь сон. После переезда в Кремль ночные хождения, вздохи и покашливания прекратились, исчезла кровь из унитаза, но запах карболки и застарелой мочи остался. Появились новые глюки, может, и не глюки: часто он слышал чьи-то голоса; возможно, вентиляция или канализация, или отопительные трубы являлись хорошим проводником звуков, доносившихся из соседнего корпуса, где размещались вспомогательные службы и медицинский центр. Но эти голоса его не пугали, а, наоборот, развлекали, создавали впечатление, что не один он в своем старомодном убежище. Постепенно Олег Николаевич втягивался в проблемы незнакомых ему людей, – голоса были почти одни и те же, – и эти проблемы отвлекали его от тяжких ночных дум. «Что такое аденокарцинома скиррозного строения? Симптом Курвуазье? Надо будет днем выяснить… Интересно, откуда доносятся такие умные слова… Не может мне сниться то, о чем я понятия не имею…» Но утром Чернышев, естественно, забывал о своих ночных проблемах и проблемах неизвестных румейтов, а если и вспоминал, то отмахивался: они к нему никакого отношения не имели и посему мало интересовали и волновали…

Перед голосованием он нервничал. Его первые, ранние инициативы прошли относительно гладко, кроме «Акта об амнистии» – Вече на дыбы встало, что было предсказуемо: выпускать тысячи и тысячи потенциальных мстителей не хотел никто из вечевиков, ибо каждый имел не один десяток посаженных и забитых конкурентов, соперников, друзей, соседей, случайных обидчиков. Чернышев не очень расстроился: не вышло с амнистией, осуществим помилование. Тут уж никакой парламент помешать не сможет. С остальным всё проскочило. Хорьков, конечно, взбрыкнул, когда одновременно с Указами о его назначении главой Администрации Президента и «О ликвидации должности замглавы Администрации» познакомился с подписанными Президентом «Положением об Администрации Президента ДСРМ», в котором все вернулось на круги своя: Администрация стала «аппаратом, обеспечивающим деятельность Президента», утратив титул «государственного органа», то есть вернулась к своим первоначально задуманным в середине 90-х функциям. «Господин Президент, Олег Николаевич, ну так же нельзя… Ну так же не делается… Администрацию вы низвели до уровня какого-то секретариата. Федеральная исполнительная власть под нашу – вашу дудку плясала ранее и плясала бы впредь. А теперь? Как вы будете справляться…» – «Думаю, исполнительная власть не скоморох-плясун, она и без дирижера обойдется. А я справлюсь! Не справлюсь, – организуете импичмент. Вы это умеете. Вопрос решен и закрыт». Хорьков ещё долго доказывал, но Чернышев его не слушал и не слышал, да и Всеволод Асламбекович излагал свои соображения по инерции, понимая бессмысленность спора; в голове у него начинали созревать идеи, как обойти и новое положение, и самого Президента, выползающего из-под его контроля, а точнее, так под него и не попавшего. Чернышев читал мысли своего заклятого друга-помощника: «Ничего, дружок, дерзай, интригуй… Твое время ушло».

Закон о ликвидации ограничений для регистраций партий и даже свод законов «О средствах массовой информации», «О государственной тайне», «О коммерческой тайне», ряд других прошли неожиданно легко. Вслед за ними вышли подзаконные акты – указы и распоряжения Президента и правительства, ряд нормативных актов, результатом чего стало немедленное освобождения тысяч ученых, журналистов, писателей, инженеров, статистиков, врачей, офицеров, домохозяек и артистов. Пришлось, конечно, пойти на некоторые уступки скорее декоративного плана, но главное было сделано. Озадачило другое: после отмены ограничений на регистрацию партии в очередь не кинулись. – Времени мало было, не успели и не ожидали, подумал Чернышев, но Сухоруков – глава только что образованной Службы информации Президента, комиссар второго ранга ГП, молодой, беспринципный, но ретивый служака и профессионал высшего класса – Чернышев сам его отобрал из десятка претендентов – этот Сухоруков с абсолютной уверенностью доложил: очереди и не будет. Все свыклись со своим легально-оппозиционным или полулегально-оппозиционным, или нелегальным, или маргинальным положением, и никто ничего менять не будет. В своей норке тепло, уютно и, главное, сытно: привыкли, что от барского стола что-то перепадает. «Посмотрим, посмотрим», – реагировал Чернышев, но уверенности не было.

То, что эти законопроекты прошли относительно безболезненно, было понятно. Ребята из бывших, во главе с Лидером, прекрасно понимали, что все эти меры, расшатывающие сложившийся и, как казалось, зацементированный властный столб, перпендикулярный линии горизонта, все эти новации к ним не относятся – их можно моментально похерить, то есть перечеркнуть и забыть, как только американский выскочка сгинет в небытие: и партии, даже если захотят вылезти на свет Божий, загнать в стойло, и СМИ прижать так, что мало не покажется, и всех вздохнувших полной грудью – ПОВТОРНО – «Кругом, шагом марш по камерам». А пока пусть порадуется, дурачок, пусть копает себе яму: все его новации подрывали ЕГО власть, не ИХ. Чернышев все это понимал, но перспектива свалиться в им же якобы выкопанную яму его не волновала. Конец, возможно, страшный был предусмотрен, однако он надеялся, что процесс может принять необратимый характер – нельзя же всегда жить в рабском состоянии и мировосприятии. Что же касается снятия претензий к приватизационным сделкам с соответствующей компенсацией и проведения тендеров на приобретение электронных СМИ, ТВ в первую очередь, то здесь глухое, но мощное сопротивление было ощутимо. Естественно: снова пересажать кого угодно – не проблема, отменить все выборы – как два пальца, отпустить же на волю олигархов-миллионщиков – тут же разбегутся и не собрать будет вовек, на крюк заново не подвесить. Всего можно будет от них ожидать, и уж точно будет не выдоить. А приватизировать СМИ и ТВ – вообще геморрой, с двумя когда-то еле справились, а с тремя – четырьмя десятками!.. Такого наворотят – мама не горюй. Премьер во время последней деловой встречи не скрывал – пожалуй, впервые – своего раздражения, категорического несогласия и угрозы, что ЭТО не пройдет. Да и спикер, то есть Говорун, специально связался и после извинений и реверансов выразил сомнение в прохождении этих инициатив Президента в Вече. Сухоруков сформулировал кратко: fifty-fifty.