Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский

Разговор был не прост. Для начала Хорьков коротенько рассказал об Александровской слободе, Семеоне Бекбулатовиче, заодно припомнил намерение Эффективного оставить свой пост на XIX съезде большевистской партии. Бывший слушал, кивал: «Знаю… Дальше что?!» – «Думаем, возвращаться пора». – «“Думаем” – кто “думаем”?» Хорьков не ответил – пока думал так он один. – «Присмотрелись, кто есть кто, оценили, запомнили, можно и status quo вернуть». – «Кого вернуть?.. Опричнину хочешь устроить?» – «А почему и нет? Народ поддержит». – «Народ… Где был твой народ, когда меня пинком в зад?» – «Во-первых, честно говоря, народ всегда безмолвствовал, это ещё Пушкин определил, иногда мычал этот народ что-то неопределенное, повякивал. Вы же, что скрывать, и мычать отучили, отбили такое желание – и правильно сделали. Не хер мычать, коль ничего путного сказать не могут. За быдло элита – мы с вами думаем и говорим. И будем говорить. Во-вторых, почему же пинком? Все было продумано, спланировано. Вами одобрено и с вашим участием осуществлено. Организованный отход на заранее подготовленные позиции для дальнейшего победоносного наступления». – «Жуков хренов!» – «Пока никаких сюрпризов. Кроме того, что наш друг не по чину берет. Правила игры не понял. Поэтому можно и нужно его валить». – «Что, не удалось под себя подмять? Не пляшет под твою дудку? Молодец! Ни под чью не пляшет. Вроде меня». – «Так точно. Вроде вас. Кстати, наш любимый журналист концы отдает». – «Угробили?» – «Нет, запил. А у него же цирроз». – «Хочешь сказать, работа нашего друга?» – «А чья же!» – «Не вали безглазого! Нашел кому варганку крутить . Не его это работа. Сам знаешь. Либо Суча решил в пол прогнуться, либо… ты». – «Нет, на нас это тоже не похоже. А про Косопузова забыли?» – «Этот далеко пойдет». – «Впрочем, положили мы и на этого циррозного, и на тех, кто его приговорил». – «Ты на всё, вижу, положил». – «Не на всё. Поэтому и пришел. Не хочу, чтобы с нами было то же самое. И не важно, что Чернышев не той породы. Он, вы правы, скорее уйдет, чем кровь пустит. Но его новые холуи… Не мне вам объяснять. Так что решайте. У вас дети, семья. У меня, у всех наших. Или вы хотите, чтобы ваших детей…» – «Забудь о моих детях». – «Забыл. Или вы хотите, чтобы вас долго и ритмично били по затылку мешочком с песком». – «А это зачем?» – «Затем, чтобы названия банков, номера счетов, пароли, шифры узнать. Тут в несознанку не уйдешь, скорее крыша съедет, и от боли, помутнения все выложишь. Кстати, когда-то это ваша идейка была, помните, когда с первыми олигархами работали». – «Не помню! И помнить не хочу!» – «Короче говоря, хотите, чтобы молодцы Аркаши с вашими близкими и с вами работали? А потом в Забайкалье вместо Сидельца?» – «Почему именно Фиофилакта, а не Мещерского?» – «У Мещерского не костоломы, они действуют иначе, как правило, чужими руками. Повторяю, хотите, чтобы Крачёк своих псов спустил, – сидите на пенсии. Или – будем думать?» – «Подумаю! Сам! Без твоей помощи. Хватит. Хочешь мою страну кровью залить? А это моя страна!» – «Что-то вы раньше не вспоминали, что это ваша страна! Думайте. Все равно без нас не обойдетесь!» – «Как ты заговорил! Почуял мою слабину?! Думаешь, спекся?! Посмотрим! Пошел!»

* * *

Драбков долго и внимательно рассматривал свое лицо. Лепить прическу «под горшок» было трудновыполнимо и по техническим причинам: волос оставалось уже маловато, и по идеологическим: дни о. Фиофилакта скоро будут сочтены. Надо коротко стричь, как у дружинников князя Мещерского. Или, может быть, наголо? – Вариант! Плотная футболка не выдавала наличие корсета, а, наоборот, подчеркивала молодцеватую подтянутость ее обладателя. Это ныне ценилось. На черной футболке – бордовые рунические символы. Хотелось нечто похожее на коловрат, но этот вызовет ненужные ассоциации с РНЕ, Баркашевым и прочими. Пока не ко времени. Ботинки со шнуровкой были тяжелы, и задник стирал кожу до крови. Придется носить на номер больше, а ступню обматывать тонким бинтом. Дурацкая мода! Но… ничего не поделаешь. Надо соответствовать. Л., кажись, загнется через день-другой. Так что Первый канал, судя по всему, переходит под его – Драбкова – начало. Жаль Л. Говно был человечек, но – человечек. Нечего было высовываться. У нас высовываться – смерти подобно. Но и запаздывать нельзя. Затопчут.

Чертовы ботинки!

* * *

Сидельца он не узнал. Тюрьма и время не могли не наложить свои следы, но при всех изменениях он ожидал увидеть человека, чей облик был отпечатан в памяти: должен был войти высокий моложавый, хотя, конечно, постаревший человек, седовласый, возможно, полысевший, лицо тонкое, спокойное, острый взгляд, аристократические повадки. Морщин, наверное, много. Может, какие увечья. Но стержень остался. Тюрьма не могла изменить суть его существа. Чернышев об этом не догадывался, он это знал.

– Заключенный категории Z-прим., статья 59/7, номер 28–36 по вашему указанию прибыл. – Вошел странный человек: беззубый рот, голая голова, кожа лица в язвах, тщательно замазанных кремлевским гримером – Чернышев сразу узнал его почерк, взгляд безразличный, потухший, пустой, кожа лица, шеи темно-серого – чугунного цвета, фигурка сгорбленная, походка шаркающая. Одет, слава Богу, не в тюремную робу, а в гражданское: серая в полоску рубашка, застегнутая на все пуговицы до горла, воротничок болтается, безуспешно пытаясь обнять тощую шею, брюки морщат, сдавленные солдатским ремнем – видимо, не нашли подходящего размера. На ногах тапочки – тоже велики. В глаза не смотрит. Рот полуоткрыт – дышит ртом. С легендарным, всему миру известным Сидельцем ничего общего.

– Хорошая шутка, Дмитрий Аркадьевич. Здравствуйте, рад вас видеть и приветствовать, – Чернышев протянул руку. Сиделец держал свои руки за спиной. «Играет? Я – ЗэКа. Зек, по вашей милости, это он хочет сказать?!»

– Не шутка, господин Президент. Привычка. Простите. – Глаза усталые, слезящиеся. «Не шутит и не играет». Подал руку. Далось с трудом, видимо, отвык. Рука дрожала, пальцы были странной формы, будто по ним проехались катком, – сплющены, ногти в глубоких трещинах, кончики пальцев разъедены почти до костей, кисти рук в открытых язвах. Ясно: стесняется подавать такую руку.

– Садитесь, Дмитрий Аркадьевич. Как вы?

– Спасибо. Хорошо. Чудную дачку вы нам устроили. Спасибо. – Говорит, но как-то странно смотрит. Будто не участвует в разговоре, а находится где-то далеко, в каком-то своем сне.

– Вы о чем-то думаете?

– Сейчас у нас там уже отбой. Укладываемся.

– Забудьте об этом. Всё позади.

– Это не забывается. И почему «позади»?

– Потому что вы свободны. Вас подлечат, подправят, и начнете новую жизнь.

– Шутите… Думаем, нас на новый процесс привезли… Новой жизни быть не может, господин Президент.

– Простите, Дмитрий Аркадьевич, мне не до шуток. Кстати, вы не голодны? Хотите перекусить, чай, кофе? – Сиделец сжался, испуганно глянул исподлобья, заискивающе улыбнулся и тихо сказал:

– Если можно, апельсин. Настоящий.

– Фрау Кроненбах, если не затруднит, подайте нам пару апельсинов. Натуральных.

– Одну минуту. – Минута длилась бесконечно. Было слышно, Кроненбах запрашивает начснаба. Молчали. Потом Чернышев тихо спросил: