Перевод с подстрочника - Евгений Чижов

– Вот как? Ну наконец-то…

Олег помнил, что говорил Алишеру про обещанную встречу, и всё-таки это известие поразило того не меньше, чем Жаппарова. С полминуты Алишер смотрел перед собой, похоже, забыв, что собирался сказать Олегу, зачем его искал, и на его отворачивавшемся от солнца лице мелко дрожало левое веко. Потом вынул из кармана и отправил в рот финик и, выдавив косточку через дыру в зубах, повторил:

– Наконец-то… А я уж думал, ваш друг Касымов обманул и этого никогда не случится.

– Как видите, он держит свои обещания.

– Вот и отлично. Тогда вам тем более нужно не откладывая познакомиться с человеком, с которым меня недавно свели. Ради этого я к вам и заходил. Он знает Гулимова чуть ли не с детства. Вы услышите от него много нового о нашем президенте.

– Я собирался ещё поработать сегодня над переводом, чтобы отдать его завтра Народному Вожатому.

Это была отговорка, Олег всё равно бы не успел закончить перевод, но ему не хотелось так сразу соглашаться с Алишером.

– Это не займёт много времени, он живёт недалеко. Идемте со мной, не пожалеете.

– А кто он, этот ваш человек?

– Поэт, в прошлом, кажется, довольно известный. Хотя о его известности я только с его слов знаю. Сам я поэзией никогда особенно не интересовался. По-моему, есть вещи поважнее.

– Ну что ж… – Печигин не спеша допил пиво, делая вид, что обдумывает приглашение Алишера, хотя уже понял, что пойдёт: может, этот старый друг Гулимова и подскажет ему, как себя завтра вести. – Среди моих коштырских знакомых поэтов ещё не было.

Они встали из-за стола, и Жаппаров взял на прощание в свои сухие стариковские ладони руку Олега бережно, как будто даже с опаской – уже завтра эту руку будет пожимать Народный Вожатый! Потом сказал Алишеру, как приятно ему было с ним познакомиться, взвалил на плечо свою сумку с бутылками и пошёл, не оглядываясь, по бульвару, позвякивая на каждом шагу. Его почти лысая голова была слегка склонена влево – он снова слушал свою музыку.

Калитку в низком заборе Печигину с Алишером открыла крупная пожилая женщина в домашнем халате и шлёпанцах. Олег принял её за прислугу, но Алишер шепнул ему, что это жена поэта. Она проводила их через тёмные и тесные, забитые старой мебелью комнаты в кабинет, где, раскинув руки во всю ширину стола и барабаня пальцами по крышке, поджидал их сам поэт. Печигину с первого взгляда показалось, что он уже где-то видел этого человека, которого трудно было с кем-то спутать. Наверное, на вручении премии, решил Олег. Поэт был очень толст, значительно толще Касымова, и если полнота Тимура была упругой, распираемой энергией, то у поэта, попросившего называть его Фуатом (хотя Олег предпочёл бы имя-отчество), полнота была рыхлой, почти болезненной. Таким, подумал Печигин, может быть, станет Тимур лет через тридцать. Поэт был стар, сед, взлохмачен, скверно выбрит – наверное, если жена и ухаживала за ним, то делала это неохотно или механически, по привычке, едва обращая на него внимание. Войдя в кабинет, она подошла к мужу и небрежными движениями тяжёлых рук пригладила его разметавшиеся волосы, стряхнула усы€павшую плечи перхоть и застегнула верхнюю пуговицу на рубашке. Поэт заворчал недовольно по-коштырски и принялся неуклюжими пальцами расстёгивать сдавивший шею воротник. Жена, рассерженно буркнув в ответ, попыталась помешать ему, но поэт сумел настоять на своем и, победоносно взглянув на гостей, указал им место на диване по другую сторону стола. Жена глубоко вздохнула и, шаркая шлёпанцами, вышла из комнаты.

Её шаги стихли в глубине дома, и тогда поэт, приложив палец к губам, торопливым жестом указал Алишеру на книжную полку, откуда надо было достать несколько книг и вынуть спрятанную за ними бутылку коньяка и рюмки. Распили по первой, и поэт сдавленным шепотом объяснил:

– Мне вообще-то нельзя: почки, сердце… – Со смявшей лицо гримасой страдания он прикладывал руку к разным местам, показывая, что болит и здесь, и там. – Супруга моя строго следит, чтобы я ни-ни… Если узнает, мне… – Фуат чиркнул себя двумя пальцами по шее.

Спешно разлили по второй; прежде чем выпить, поэт подмигнул куда-то под потолок и поднял свою рюмку, как бы чокаясь с кем-то отсутствующим.

– Это я с ними, – объяснил он. – С теми, кто не дремлет.

Алишер понимающе улыбнулся и тоже кивнул «недремлющим». Печигину не оставалось ничего иного, как присоединиться.

– Так вы, значит, стихи мои переводите? – Фуат развернулся к Олегу всем корпусом, точно голова не поворачивалась у него отдельно от туловища.

Олег подумал, что Алишер, видимо, создал у поэта ошибочное представление о том, чем он занимается в Коштырбастане.

– Вообще-то я перевожу стихи президента Гулимова.

– Конечно, конечно, – с готовностью согласился поэт и закивал головой. – Они и есть мои.

– Вот как… – На это Печигин совсем уже не знал, что ответить.

– А вы как думали?! Неужели вы всерьёз верили, что он сам их пишет? Может, и ваш Брежнев свою «Малую землю» сам сочинил?

– Но это же совсем разные вещи…

Олег не успел договорить: снова послышались тяжёлые шаркающие шаги жены поэта, и Фуат стал делать знаки, чтобы Алишер скорей убрал коньяк и рюмки. Когда она появилась с чаем на подносе, стол был уже пуст, и она стала деловито расставлять пиалы, вазочки с вареньями и лукумом, блюдца с орехами. Поэт взял свою пиалу и, хмуря кустистые брови, принялся тщательно изучать, как будто искал что-то на дне. Печигин ясно видел, что там ничего не было, но Фуат всё-таки что-то нашёл и принялся тереть пиалу изнутри сначала пальцем, потом рукавом рубашки, недоверчиво поглядывая при этом то на жену, то в направлении «недремлющих». Она уже подняла чайник, чтобы налить ему, как вдруг он быстро поменял свою пиалу на её. Супруга восприняла это совершенно равнодушно, будто даже не заметив, и продолжала разливать чай.

«Да он, кажется, того», – подумал Печигин.

Особенно убеждало в этом безразличие, с которым жена поэта реагировала на странности мужа, очевидно, давно к ним привыкнув. Фуат в жадной спешке отправил в рот одну за другой несколько ложек тутового варенья, при этом часть его осталась на подбородке. Супруга, не церемонясь, протянула руку и вытерла запачканный подбородок, увлечённый вареньем поэт, кажется, даже не заметил, продолжая сосредоточенно причмокивать. Он ел сладости быстро, едва успевая прожёвывать, и, пока не перепробовал всё, что было на столе, о гостях не вспоминал. Ошеломлённый Печигин, пытаясь осознать сказанное поэтом, наблюдал за ним и его женой (ее, сказал Фуат, зовут Шарифа), относившейся к мужу с усталой материнской заботой, воспринимая его, похоже, как крест, который она несёт всю жизнь и готова нести до смерти. Если б не гости, она, возможно, повязала бы ему, как ребёнку, полотенце на шею, чтобы не так много крошек сыпалось на рубаху.

– Так вы что же, мне не верите? Погодите, я вам прочту… – Фуат порылся в кипе бумаг на стоявшей у стола этажерке и вытащил несколько исписанных листов. – Вот! Этим стихотворением будет открываться его следующий сборник!