Неугомонный - Хеннинг Манкелль

Валландер запечатал конверт и вернулся в постель. Окно было приоткрыто. Издалека доносились тихие звуки музыки и праздника. В траве под окном что-то шуршало. Я правильно сделал, что уехал с Мариягатан, думал он. Здесь, за городом, слышны звуки, каких я раньше никогда не слыхал. А сколько запахов, в особенности запахов.

Он лежал без сна, размышляя о вечерней поездке в Управление. Он ее не планировал. Но поскольку компьютер барахлил, пришлось около девяти вечера отправиться в Истад. Чтобы не сталкиваться без нужды с коллегами из вечерней и ночной смены, он прошел через гараж, набрал код, отпирающий дверь, и добрался до своего кабинета, никого не встретив. В одной из комнат, мимо которых он тихонько прошмыгнул, слышались голоса. Один из собеседников был крепко выпивши. Валландер порадовался, что вести допрос выпало не ему.

Перед отпуском он поднатужился и уменьшил горы бумаг на столе. Так что сейчас стол выглядел чуть ли не призывно. Швырнув куртку в посетительское кресло, он включил компьютер. Ожидая, пока машина, тихонько гудя, загрузится, достал две папки, которые держал в ящике под замком. На одной написано «Луиза», на другой — «Хокан». Написано подтекающей ручкой. Первую папку он отложил, сосредоточился на второй. Одновременно в голове вертелся разговор с Линдой, состоявшийся несколько часов назад. Дочь позвонила, когда Клара спала, а Ханс поехал за памперсами в магазин, открытый по вечерам. Без лишних слов Линда сообщила, что Ханс ответил на все вопросы о родительских деньгах, о восточногерманских контактах матери и о том, есть ли что-то еще, о чем он перед ней умолчал. Сперва он обиделся, воспринял вопросы как недоверие. Пришлось долго убеждать его, что речь идет исключительно о случившемся с его родителями. Ведь, что ни говори, сейчас они подошли вплотную к тому, что в итоге может оказаться убийством. Ханс успокоился, понял ее намерения и постарался ответить.

Валландер достал из заднего кармана сложенную бумажку, развернул. Там он записал самые важные пункты Линдина рассказа.

Только когда Ханс приступил к нынешней своей работе, родители попросили его стать их личным банкиром. Сумма составляла тогда около двух миллионов, а теперь возросла до круглым счетом двух с половиной. Они объяснили, что это сэкономленные деньги вкупе с наследством, доставшимся Луизе от одной из родственниц. Сколько составляло наследство, а сколько — родительские доходы, он понятия не имел. Родственницу звали Ханна Эдлинг, умерла она в семьдесят шестом, а была владелицей нескольких модных магазинов в Западной Швеции. С налогами все было в порядке, хотя в первую очередь Хокан каждый год ворчал на грабительские, по его мнению, имущественные налоги, установленные социал-демократами. А когда этот налог упразднили, Ханс — тут в его голосе сквозила глубокая печаль — не сумел поговорить с Хоканом о том, что, стало быть, удастся еще кое-что сэкономить.

«Ханс сказал, что его родители относились к деньгам весьма своеобразно, — сказала Линда. — О деньгах не говорят, они просто должны быть».

«Хорошо сказано, — ответил Валландер. — Так говорят о деньгах солидные представители общественной верхушки».

«Они и есть верхушка, — сказала Линда. — Тебе это известно, незачем тратить время на обсуждение».

Дважды в год Ханс отчитывался о прибылях, а иной раз и об убытках. Порой Хокан, прочитав в газетах о привлекательных предложениях вложить деньги, звонил ему. Но всегда предоставлял решать Хансу. Что же до Луизы, то она крайне редко проявляла активный интерес к инвестициям. Правда, годом ранее вдруг пожелала изъять из вложенного капитала 200 000 крон. Ханс удивился, потому что у них не было привычки снимать такие крупные суммы. Кроме того, деньги со счета, как правило, брал Хокан — к примеру, если они собирались в круиз или хотели провести несколько недель на Французской Ривьере. Ханс спросил, для чего ей нужны деньги. Но она не ответила, только велела сделать, как сказано.

«Мало того, она не хотела, чтобы Ханс говорил об этом Хокану, — прибавила Линда. — И это, пожалуй, самое примечательное. Ведь рано или поздно он все равно бы узнал».

«Ну, это не обязательно секретничанье, — с сомнением сказал Валландер. — Может, она хотела сделать ему сюрприз?»

«Может. Но Ханс еще сказал, что это был единственный раз, когда она говорила с ним явно угрожающим тоном».

«Он так и сказал? Угрожающим?»

«Да».

«Не странно ли? Такое сильное слово?»

«Я совершенно уверена, что он тщательно его выбрал».

Валландер пометил это слово, угрожающий, на своем листке. Если так, оно выявляет новую сторону всегда улыбавшейся женщины.

«Что Ханс сказал насчет Восточной Германии?»

Линда, как она особо подчеркнула, пыталась разными способами разбудить его воспоминания. Но их попросту нет. Он лишь смутно припоминал, что, когда был совсем маленьким, мать привезла ему из Восточного Берлина деревянные игрушки. И это все. Ханс не помнил, долго ли она отсутствовала и слыхал ли он тогда, зачем она ездила в ГДР. В ту пору в доме держали прислугу, Катарину, с которой он проводил гораздо больше времени, чем с родителями. Хокан ходил в море, Луиза преподавала немецкий во Французской школе и еще в одном из стокгольмских учебных заведений, он не помнит в каком. Кажется, дома бывали гости, говорившие по-немецки. Он лишь очень смутно припоминал мужчин в форме, которые пели за обедом застольные песни на чужом языке.

«Я уверена, — заключила Линда, — Ханс действительно ничего больше не помнит. То есть либо ему больше нечего было запоминать, либо Луиза сознательно утаивала от него свои восточногерманские приключения. Только вот зачем бы ей это делать?»

«Н-да, — сказал Валландер. — Шведам никогда не возбранялось посещать Восточную Германию. Мы вели с ними дела, как и со всеми другими. А вот гражданам Восточной Германии попасть в Швецию было труднее. Берлинскую стену возвели, чтобы воспрепятствовать любым побегам».

«Это было до меня. Я помню, как Стену снесли, а не как ее строили».

На этом разговор закончился. Валландер услышал, как где-то в коридоре открылась и закрылась дверь. Он принялся методично просматривать собранный материал об исчезновении Хокана фон Энке, думая, что один вывод так или иначе сделать мог бы. Опыт подсказывал, что Хокан фон Энке отсутствует уже так долго, что, скорей всего, тоже мертв. Но тем не менее он решил пока что считать его живым.

Через некоторое время Валландер отодвинул папку и откинулся на спинку кресла. Может быть, Хокан уже тогда, в безоконной юрсхольмской комнате, знал, что скоро исчезнет? И надеялся, что я кое-что замечу между строк в его рассказе?

Валландер нетерпеливо выпрямился в кресле. Слишком все застряло, надо идти дальше. Он зашел в Интернет и начал поиски. Что именно искал, он и сам не знал. Искал вроде как наугад, но не совсем. Просмотрел всю официальную информацию военно-морского флота. Шаг за шагом прослеживал ступени карьеры Хокана фон Энке. Она неуклонно шла вверх, но без каких-либо сенсационно быстрых повышений. Кое-кто из сверстников пропавшего капитана второго ранга, как обнаружил Валландер, сделал много более стремительную карьеру. Примерно через час Валландер задержался на фотографии, возникшей на экране. Снимок, сделанный на мидовском приеме в честь зарубежных военных атташе, изображал группу молодых офицеров, одним из которых был Хокан. Он улыбался прямо в объектив. Открытой, самоуверенной улыбкой. Валландер задумчиво рассматривал старое фото. Я пытаюсь добраться до точки, где увижу яснее, думал он. Где что-то расскажет мне, кем на самом деле был встревоженный человек, которого я повстречал в Юрсхольме.