Лето придёт во сне. Часть 2. Оазис - Елизавета Сагирова

Что-то подхватило меня под мышки и куда-то поволокло. Перед глазами замаячил белоснежный унитаз. Кафельный пол больно ударил по коленкам. Твёрдая рука нагнула мою голову вниз, а в рот залезли чьи-то пальцы. Почему-то последнее возмутило меня до глубины души, и я попыталась выкрикнуть пару ругательств, которыми в изобилии сыпали наши соседки, бывая чем-то раздосадованными. Но вместо слов раздалось лишь мычание, а пальцы продвинулись глубже в горло, вызывая неудержимый рвотный позыв. Надо думать, мой бедный организм был с этими пальцами заодно и сам мечтал поскорее избавиться от гадости, что я так опрометчиво в него влила. Так или иначе, но прополоскало меня знатно. После этого унитаз сменился раковиной, в лицо полилась холодная вода, кожу с силой начало тереть пушистое полотенце....

Затем подо мной вновь каким-то образом оказалась постель, теперь уже расправленная, что было просто блаженством. Я ещё успела отчаянно пожелать, чтобы постель эта не начала снова кружиться, но уже в следующую секунду провалилась в глухое забытьё.

Пробуждение оказалось медленным и мучительным. Сначала в глаза забрезжил тусклый полусвет, затем кусачими мурашками напомнило о себе одеревеневшее в одной позе тело, последними проснулись уши: я услышала мерное тиканье часов и чьё-то дыхание рядом. Почувствовала тупую боль внизу живота. И, внезапно разом всё вспомнив, вздрогнула и открыла глаза.

Номер стандарт улучшенный был погружён в серые рассветные сумерки. Еле заметно колыхалась от сквозняка штора, выключенный телевизор подмигивал красным глазом, в ванной еле слышно гудели трубы. Здесь как будто прибрались. С журнального столика исчезли остатки ужина, кресла отодвинулись к окну, на одном из них аккуратной горкой высилась стопка одежды. Белой одежды.

Вздрогнув, я запустила руку под одеяло и провела ею вдоль тела. На теле обнаружились только новые, кружевные, тоже белые трусики, которые мне вчера торжественно вручила Алла. Больше ничего.

Стараясь не произвести ни шороха, я медленно повернула голову. На соседней подушке, вполоборота ко мне, спал Ральф Доннел. Судя по видимой из-под одеяла части тела, тоже не обременённый одеждой.

Я осторожно села. Боль, до этого ноющая внизу живота, толкнулась острее. Глубинная, томительная, сродни зубной, боль, почему-то кажущаяся мокрой. Кажущаяся ли?

Продолжая сидеть с согнутыми коленями, я заставила себя чуть развести ноги, запустить руку в трусики… и пальцы сразу стали влажными, липкими. Уже зная, что увижу, я другой рукой откинула одеяло. Кровь. Кровь на простыне, на внутренней стороне бёдер, на трусиках, на руке. Кровь и боль.

Я заплакала. Заплакала сразу и сильно, шмыгая носом, по-щенячьи поскуливая, вновь кутаясь в одеяло по самые уши. Сама не понимая причины своих слёз. Ведь что бы вчера ни сделал со мной Доннел, это уже позади. И разве не удачно вышло, что мне даже не пришлось осознавать происходящее, стесняться и бояться? Не всё ли равно вообще, как именно это случилось, если оно и должно было случиться? Разве я не за этим сюда шла?

Лежащий рядом мужчина зашевелился, потревоженный моим плачем. Открыл глаза. Какое-то время молча смотрел на меня, затем рывком сел.

– Что случилось?!

Его голос был хриплым со сна, грубым. И от этой грубости, от резкого вопроса, я заплакала ещё громче.

– Да что с тобой ещё? – Доннел запустил пятерню в волосы, взъерошил нервным жестом "какого-чёрта-происходит", тем самым снова до боли напомнив мне Дэна.

Наверное, не будь этого жеста, я бы не осмелилась его в чём-то обвинять. Любой другой мужик в данной ситуации был вправе сделать со мной то, что сделал, ведь за это он и заплатил. Любой, но не тот, кто хоть чем-то похож на моего друга, одного из лучших людей, которых я когда-либо знала. Такой не мог, не должен был!

Впрочем, обвинить на словах я всё же не осмелилась, меня хватило лишь на то, чтобы протянуть вперёд руку, показав Ральфу окровавленные пальцы.

Доннел напрягся всем телом.

– Что это? Ты поранилась?

Он издевается? Сказать что-нибудь я по-прежнему не могла, лишь отрицательно затрясла головой.

Шумно вздохнув, Доннел одним движение скинул одеяло и с себя, и с меня. Уставился на перепачканную простыню. Встал. Быстро обойдя кровать, бесцеремонно взял меня за плечи и завертел, осматривая со всех сторон. Пискнув, я попыталась прикрыть руками голую грудь, но была сдёрнута с постели и поставлена на ноги.

– Внешних повреждений не видно, – заключил Доннел, ещё раз окинув меня цепким взглядом с ног до головы. – У тебя месячные?

Я гневно вывернулась из его рук, схватила край одеяла, попыталась прикрыться. Вместе с нахлынувшей злостью вернулся голос:

– Это же вы сделали! Вы меня… ночью!

Зрачки Доннела расширились. Он всматривался в моё лицо, и в его глазах эмоции сменяли друг друга. Удивление. Догадка. Понимание. Возмущение.

– Ты что, спятила?! Не трогал я тебя! На кой мне бесчувственное тело с перегаром?!

Я попыталась сесть на кровать, но вспомнила про испачканные кровью трусики и снова заревела от растерянности и унижения.

– Да?! – от плача у меня началась икота. – А почему я голая? И мне больно… ик… и… кровь!

Доннел закатил глаза. Наклонился, уперев руки в колени, сказал медленно и членораздельно, будто разговаривая с умственно отсталой:

– Я вчера раздел тебя только потому, что забрызгал водой, когда умывал. А всё остальное… Когда у тебя месячные последний раз были? Ты календарик ведёшь?

Месячные? Я перестала реветь и заморгала.

– Никогда, – ответила растерянно. – Ещё не было…

– Понятно, – Доннел выпрямился, осторожно взял меня за плечи. – Ничего страшного не случилось, у тебя просто начались женские дни. Ты, верно, в последнее время очень волновалась, плюс вчера выпила много алкоголя. Вот организм и отреагировал на стресс. Успокойся и иди в душ, хорошо? В шкафчике над раковиной, в аптечке, должно быть что-то по вашей женской части. Насколько я помню, в каждом номере есть. Знаешь, как пользоваться, или горничную позвать, чтобы помогла?

Я отчаянно замотала головой, сгорая от стыда, и почти бегом метнулась в ванную комнату.

Там я пробыла долго. Сначала стояла под горячей струёй душа, вздрагивая от затихающих рыданий, потом медленно вытиралась большим, очень пушистым полотенцем, затем вдруг поняла, что мне нечего надеть, и снова чуть-чуть всплакнула.

В дверь постучали.

– Я взял для тебя сменное бельё, – сказал Доннел, и пришлось выдержать ещё порцию стыда, приоткрывая дверь и принимая из-за неё чистые трусики и майку.

Наконец, кое-как приведя себя в порядок, я обнаружила на вешалке банный халат и, закутавшись в него до пят, осторожно вышла из ванной.

Доннел был в номере. Более того, он успел перестелить постель и принести две чашки кофе, аромат которого теперь витал в воздухе. Утро за окном окончательно вступило в свои права, видимый из-за шторы кусочек неба золотило встающее солнце.