Седьмая жертва - Александра Маринина

Я сразу успокоился, прижался к ней. Все-таки мамуля у меня –класс!

Да, мамуля-то – класс, а с папаней все оказалось не такпросто. Он каждый день звонил, раз в три дня приходил и доставал нас своейбиологической школой. Мамуля с ним ругалась, доказывала что-то, уговаривала,меня в эти споры не втягивала. Вроде он успокоился насчет новой школы, но всеравно каждую неделю стал приходить, по выходным, и проверял не только мойдневник, но и все тетрадки. Спрашивал, что нового я узнал о кошках, какие книгипрочел, заставил вести дневник наблюдений. Ну, насчет дневника – это былаклевая идея, я даже не въехал сначала и делать не хотел, потом он заставил, и яначал нехотя так, через пень-колоду, записывать про каждую кошку каждый день:что ела, как себя вела, сколько раз писала и гадила, по какому поводу мяукала.Короче, все подробности, как говорится, письмом. Пару недель промучился, апотом увидел, что от дневника польза есть. Одна из моих лапушек что-тозахандрила, есть, перестала, мяукает, все время жалобно так – просто сердцеразрывается. Я глядь в дневничок-то, а там и прописано, что она уже три дняназад стала меньше есть, а два дня назад перестала по-большому ходить. В книжкуспециальную заглянул – и сразу вся болезнь как на ладони. Вот тогда япапашку-то заценил. Хоть и зануда он, но иногда дело говорит.

Втянулись мы с мамулей как-то в эти отношения, привыкли, чтоон приходит каждый выходной с проверкой. Кино такое было про войну «Проверка надорогах». Вот у нас эта самая проверка еженедельно происходила. Денег папашка,по всему судя, давал мамуле не скупясь, потому что жить мы стали куда лучше,хотя она ни разу на этот счет не заикнулась, а мне он даже на карманные расходыне подбрасывал. Можно сказать, мы с ним почти подружились, мне нравилось, чтоон с удовольствием слушает про моих котов и кошечек, дотошно выспрашивает, чтонового я про них прочитал или сам узнал, из собственного опыта. Частенько,правда, намекал, что уж коль я от биологической школы отказался, то пусть быхоть иностранные языки учил, чтобы читать специальные ученые книжки, которые нарусский не переводились, но я мимо ушей пропускал. Языков мне еще не хватало! Итак-то напрягаться приходится, чтобы школьную программу осилить.

Худо-бедно, но школу я закончил. И тут опять началось!

– Ты должен поступать в Академию Тимирязева, ты доложенполучать высшее образование!

На маму он тоже напрыгивал, и каждый раз с одним и тем жеупреком:

– Это ты во всем виновата, ты Не Привила ему интереса кдостойной жизни.

Ты отдала его в школу на год позже, чем можно было, и врезультате у парня не осталось в запасе никакого времени. Он подпадает подосенний призыв, и если не поступит в институт с первого раза, то уже в ноябрезагремит в армию.

– Я его пожалела, – оправдывалась мама, – онтак много болел, когда был маленьким, ему нужно было хоть немного окрепнуть.

– От учебы и знаний еще никто не надорвался, –отрезал папаня, – а ты своей жалостью губишь сына, вредишь ему.

Я ни хрена не понимал, с какого этого удовольствия я долженучиться в академии и получать высшее образование. По кошкам я уже и такакадемик, а больше мне ничего в жизни не нужно. Папашку послушать, так я должензакончить эту академию, потом поступить в аспирантуру, написать диссертацию,потом еще какую-то другую диссертацию, разработать новый метод скрещиваниякошек и выведения новых пород или на крайняк новый метод лечения какой-нибудькошачьей болезни, сделать себе имя в науке и вообще стать самым главнымкошатником на земле. Ну на худой конец в Европе. Е-мое, Самым ГлавнымКошатником. Да на кой черт мне это счастье? Я свою жизнь видел просто и ясно:схожу в армию, поскольку все равно никуда от нее не деться, вернусь, устроюсьработать, буду копить деньги на то, чтобы открыть свой кошачий приют. И потомбуду всю оставшуюся жизнь заниматься своими любимыми кошечками и котами, моимиласточками, моими любимыми пушистыми девочками и мальчиками, такиминезависимыми, непослушными, строгими, не терпящими панибратства, неласковыми,но… Черт его знает, что в них было такое, но что-то определенно было. Я непросто любил их, я болел ими.

Не понимать-то я не понимал, зачем папаня тащит меня внауку, но легче от этого не становилось. Я тупо упирался, он сначала уговаривал,объяснял, потом стал требовать, потом угрожать, потом вообще орать начал.Мамулька смотрела на эти душераздирающие сцены больными собачьими глазами итихонько вздыхала, но открыто мою сторону не принимала. И только когда папашкасматывался, гладила меня по голове и говорила, что я должен жить своим умом ипрожить свою собственную жизнь, а не чужую, кем-то другим придуманную инавязанную. В разгар всех этих околоинститутских баталий у нас с мамулей исостоялся наконец тот разговор, который вправил мне мозги и поставил их наместо. Конечно, можно было бы и пораньше обо всем этом поговорить, но явопросов не задавал, а мамуля – человек деликатный – первой не начинала.

Когда папанька впервые появился, в мою кошколюбивуючерепушку ничего такого не приходило, потому я и не спрашивал, почему это онстолько лет не появлялся, а потом в одночасье нарисовался, да так что никакимластиком не сотрешь. Я вообще в детстве поведение взрослых не оценивал и непытался его логически объяснять, мамуля растила меня послушным, мягкимребенком, который любое слово, произнесенное взрослым, принимал как указание,не подлежащее обжалованию. Не было отца – и не надо. Появился – значит, такположено.

И вот теперь, накануне осеннего призыва, мне все популярнообъяснили. И насчет семейных традиций и чести родаДанилевичей-Лисовских-Эссенов, и насчет неравного брака междутроечницей-мамулей и гениальным папашей-Ландау, и про то, как он все соки измамульки выжимал, заставляя учиться, а потом просто-напросто выжил, чтобы онаего перед академиками и разными всякими лауреатами не позорила. И про вторуюпапашину жену мне рассказали. Тоже история, доложу я вам… Мне так этунесчастную тетку было жалко – аж слезы на глаза навернулись. Она так старалась,так старалась, прямо из кожи вон лезла, а ему все мало, козлу!

К восемнадцати годам я уже утратил абсолютную послушностьвзрослым и научился спорить и ссориться, не видя в этом ничего зазорного. Когдамамуля разъяснила мне, чего от Меня папанька добивается, я, натурально, встална дыбы. Это что же, выходит, он не обо мне, своем единственном сыне,заботится, а исключительно о себе и достоинстве своей гребаной семьи?

Сначала мамулю измучил, потом, видя, что она несоответствует его требованиям, выгнал ее, а заодно и меня, и стал искать новуюжену, которая родит ему нового ребенка. Про меня и думать забыл. А потом, когдасо второй женой обломилось, вспомнил, что есть где-то сын, которого можнопопробовать обкорнать под свою гребенку, сделать достойным продолжателем рода.Выходит, ему все равно, чего я хочу, ему интересно только то, чего хочет личноон?

Ну, со мной-то этот номер не пройдет. Мамуле он жизньпопортил, вторую свою жену вообще в могилу свел, и все в угоду каким-то тамДанилевичам и Эссенам, которых я и знать не знаю. И, кстати, не хочу знать. Ноя у него на поводу не пойду, это уж фигушки!