Между прошлым и будущим - Карен Уайт

Джиджи пожала плечами, и я вспомнила, что разговариваю с десятилетней девочкой.

– Не знаю. Они с тетей Хеленой всегда водили нас в церковь, когда мы приезжали погостить. Но на Рождество и Пасху они всегда ходили совсем в другую церковь.

Я вспомнила, что, когда мы были детьми, две пожилые дамы водили Финна в единственную пресвитерианскую церковь на Эдисто, хотя католические церкви Святого Фредерика и Святого Стефана находились через дорогу от их дома. Вполне вероятно, что отец Финна требовал, чтобы они водили сына в пресвитерианскую церковь, несмотря на вероисповедание самих двоюродных бабушек.

Я осторожно убрала тяжелые бусы в серебряную шкатулку и застегнула крышку. Глядя на корзинку, я невольно думала, что печаль и одиночество были прочно переплетены с ее соломенными стеблями. Но может быть, столь невеселые мысли были вызваны моими собственными переживаниями или же тем, что корзинка лежала забытая под кроватью покойной хозяйки.

Я положила шкатулку рядом с собой и вытащила маленькую книжку в обложке из белой кожи.

– Похоже, это Библия, – тихо произнесла Джиджи, словно ей тоже передалась печаль, исходящая от корзинки, как пыль от древних гробниц.

– Так и есть, – сказала я, поднимая книжку так, чтобы мы могли рассмотреть отсвечивающие золотом буквы на обложке: «Священное Писание».

– Ну, по крайней мере, хоть она на английском.

Я открыла обложку, и мы увидели надпись, сделанную красивым почерком с сильным наклоном:

«Моей сестре Бернадетт по случаю моей свадьбы.

12 октября 1940 года.

Магда Катерина Бофейн».

– И дарственная надпись тоже на английском, – добавила я, больше для себя, потому что Джиджи продолжала с интересом посматривать на корзинку. – Может быть, Бернадетт была подружкой невесты и несла это во время свадебной церемонии?

Я подняла глаза и увидела, что девочка с большим интересом роется в корзинке.

– Погоди, – сказала я, так как не хотелось ничего упускать. Она издала вздох разочарования и оставила корзинку в покое, а я вернулась к изучению Библии. Корешок ее был потрепанным и растрескавшимся, от позолоты по краям страниц остались лишь тусклые блестки. Две шелковые ленты – красная и черная, служившие закладками, были небрежно засунуты между двумя страницами. Я потянула за них, придержала пальцем страницы, между которыми они лежали, и Библия открылась на «Евангелии от Матфея». Там черными чернилами был подчеркнут один стих: «Глас в Раме слышен, и плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет».

Когда я прочитала эти строки, меня охватил мертвящий холод. Я пролистала помятые, ветхие страницы Библии, но не нашла больше ни одного подчеркнутого текста.

– А можно теперь посмотреть, что там еще? – нетерпеливо спросила Джиджи.

Я почти забыла о ее присутствии. Подчеркнутый стих из Священного Писания запал мне в душу. Видимо, он имел для владелицы какое-то потаенное значение, о чем говорили черные неровные линии под этими словами, явно сделанные с нажимом, в порыве отчаяния.

– Разумеется, – ответила я, кладя Библию на кровать рядом с серебряной шкатулкой. Мы вместе принялись просматривать фотографии, небрежно наваленные на дне корзинки в случайном порядке. Было очевидно, что сделаны они очень давно – черно-белые, с резными краями, которые можно увидеть только на старых фотографиях.

Их там было около тридцати. Мы с Джиджи осторожно вытащили фотографии из корзинки и разложили их на кровати.

– Похоже, здесь леди с фотографии, которую тетушка Хелена подарила папе на день рождения.

Я подняла снимок, на который указала Джиджи.

– Думаю, ты права. Это, наверное, свадьба Магды. Я имею в виду, старшей из трех сестер.

– Неужели она еще старше тетушки Хелены? – Девочка открыла рот от изумления.

– Мы все когда-то были молоды, Джиджи.

Мы рассматривали свадебную фотографию, где было много женщин с букетами в руках, а на шляпке самой высокой из них, стоявшей в середине, красовалась небольшая вуаль.

– Какие они все красивые. Мне так нравятся их сценические наряды! – воскликнула Джиджи.

Я рассмеялась от ее наивных слов.

– Да, они и вправду очень красивые. Но это не сценические наряды – так одевались все женщины в тридцатые годы и в начале сороковых.

На снимке женщины, за исключением Магды в белом наряде невесты, были в юбках и пиджаках с подчеркнуто широкими прямыми плечами, увеличенными с помощью специальных накладок, рукавами с буфами и узкими корсажами, подчеркивавшими их удивительно тонкие талии. Юбки спускались чуть ниже колен, а на ногах были изящные туфли с ремешком на щиколотке. Что касается мужчин, все они были одеты в черные пиджаки, белые жилетки и полосатые брюки. У многих в петлицах красовались белые гвоздики.

Мы обнаружили несколько фотографий со свадьбы. На некоторых присутствовала пожилая женщина – как я предположила, мать трех сестер – почти точная копия Хелены, но с более мягкими чертами, говорящими о добром нраве, а также высокий джентльмен благородной наружности, скорее всего дед Финна. Он был внушительного роста, широкоплечий, со светлыми волосами и очень выразительными глазами, так что стало сразу понятно, почему он так легко вскружил Магде голову.

– А это кто?

Повернув голову, я взглянула на фотографию, которую протягивала мне Джиджи, и осторожно, словно хрупкую бабочку, взяла ее в руки. На ней был изображен совсем молодой человек, почти мальчик, который стоял, прислонившись к дереву, и опирался на него согнутой в колене ногой. Он был в военной форме – скорее всего в сером или зеленом кителе, перепоясанном широким черным поясом, с узкими – шириной где-то в дюйм – нашивками на плечах. Над правым карманом кителя виднелась эмблема в виде орла с распростертыми крыльями.

Он казался слишком юным, чтобы служить в армии. У него были очень светлые, почти белые волосы и большие светлые глаза. Нос с горбинкой, видимо, когда-то сломанный, придавал лицу немного жесткий вид, который скрадывала милая застенчивая улыбка, явно предназначенная человеку, сделавшему эту фотографию. Под мышкой юноша сжимал головной убор, волосы его были слегка взлохмачены от ветра, а в глазах… в глазах застыло загадочное и даже несколько заговорщицкое выражение.

– Понятия не имею, – сказала я, переворачивая фотографию. На обратной стороне женским почерком было написано карандашом – Гюнтер Рихтер. Я снова повернула ее, всмотрелась в лицо юноши и произнесла вслух:

– Гюнтер Рихтер.

– Какое странное имя. Он, наверное, венгр?

Я покачала головой.

– Не думаю. Это больше похоже на немецкое имя.

Я принялась изучать форму, пытаясь отгадать ее принадлежность.

На первом этаже раздался бой старинных часов. Я бросила взгляд на свои наручные часы и пришла в ужас, было уже очень поздно. Мы быстро сложили все обратно в корзинку, и я пожалела, что не хватило времени просмотреть все фотографии.