Цифры нации - Николай Старинщиков

– Абсолютное молчание, – повторил он. – Его моментально засекут, и тогда ему будет еще хуже…

Надышавшись в саду по самые уши, Софья вновь повела Верочку в дом, закрыла ставни на окнах в нижнем этаже и решила, что самое время включить телевизор – ведь по поводу него Харитон промолчал, а раз так, то выходит, что можно. Они поднялись на второй этаж и сели на старинный диван.

По ящику показывали всякую дребедень. Казалось, в мире спокойно, денег у всех навалом, а бедных осужденных никто в клетке по воздуху не носил. Не было такого события в пределах Поволжской республики. Зато был танец маленьких лебедей, и это подтверждало: в местном политическом болоте идет процесс закисления, после чего, вероятно, случится выброс газов, способный спалить все живое на континенте.

– Что-то меня в сон тянет, – зевнула Софья Степановна.

Она поднялась и направилась в спальню. Через минуту оттуда донесся устойчивый храп.

Вера подошла к спальне и прикрыла дверь. Потом выключила телевизор, освещение, но спать не легла. Она приблизилась в темноте к окну, выходящему на улицу, прильнула лбом к стеклу. На дачах не было ни огонька, лишь в конце поселка, возле леса, тускло светила лампочка на столбе.

Кошкин лежал в постели, но долго не мог заснуть. В голове вертелись недавние события, и не было никакой возможности от них отделаться. Он повернулся на другой бок, надеясь, что именно в таком положении заснет, но сон снова ускользал от него, а потом в зубной полости пискнул передатчик, и женский голос, прорываясь сквозь шорох эфира, произнес:

– Рыбонька – Хуку. У вас гости… До скорой встречи…

Это была Машенька. Именно так обращался к ней Кошкин. Он поднялся с кровати и, прячась за косяком, посмотрел на улицу и ужаснулся. Перекресток оказался оцеплен головастиками в униформе. Вдоль домов, на пешеходных дорожках, а также и в сквере стояли автомашины с выключенными фарами.

Кошкин отпрянул от окна, затем бросился к Римову в соседнюю комнату, с трудом разбудил и стал разъяснять ситуацию. И когда они, скрипя половицами, кинулись к окнам, было поздно: в дверь дома довольно громко постучали. От стука проснулись Шендеровичи. Федор Ильич, прыгая на одной ноге, пытался другой попасть в штанину. Катенька оказалась быстрее. Она накинула на себя куртку и бросилась с пистолетом в прихожую. Откуда у нее оружие, Кошкина интересовало меньше всего – главное, что оно имелось в наличии. Федор Ильич метнулся к Римову.

– Кажись, приплыли, – зашипел он надорванным голосом.

– Понятно, уходим, – отозвался тот, оставаясь в одних трусах и нервно скребя волосатую грудь. – Собираемся.

– Но я хотел бы…

– Согласен.

Получив одобрение, Федор Ильич подошел к двери и прислушался. С лестничной площадки доносился шорох. Это мог быть кто угодно – люди или андроиды. Либо те и другие вместе, но только не случайные прохожие. Случайные не ходят толпами среди ночи, и Шендерович, отпрянув от двери, обернулся к ящику на стене, снял с гвоздя ключ, открыл дверцу – петли, смазанные утром, даже не скрипнули. Нащупав широкую, как шляпка гриба, кнопку, с силой вдавил ее ладонью до упора, после чего за дверью раздался грохот.

– Вот и ладненько, – сказал Федор Ильич обыденно. – Лестница не рассчитана на такую ораву.

Кошкина это ничуть не обрадовало. Кирпичный дом превратился мышеловку. Он не видел выхода: на окнах решетки, выход обрушен. Подвал? Но в нем найдут и вытащат за уши. И потом скормят рептилиям. Не унывали лишь его товарищи по несчастью. А Римов так вообще не торопился – как был в трусах, так в них и остался.

Дальнейшее происходило как во сне. Федор Ильич бросился в другую комнату, принес оттуда продолговатую зеленую коробку и, сев на полу спиной к простенку, поставил ее себе между ног. Затем откинул крышку. Под ней оказалась клавиатура, а на крышке с внутренней стороны – светящийся монитор.

Кошкин стоял столбом среди зала и не знал, что делать. Римов кинулся к нему и поволок за собой к другому простенку. И тут до него дошло, что противоположная стена является самой опасной в случае обстрела. К ним, пригибаясь, бросилась Катенька и кинула в ноги две резиновые маски со стекляшками для глаз и широким раструбом.

– Не высовываться! – скомандовал Федор Ильич.

Он нажал кнопку устройства, и на чердаке раздался хлопок, с крыши посыпались какие-то обломки, а внизу раздались крики. В монитор было видно, бегут в разные стороны сразу несколько головастиков. А справа, со стороны драмтеатра выполз пятнистый броневик, похожий на старинный приземистый танк на гусеничном ходу, с двумя пулеметами и коротким орудием.

В броневике сидело начальство в лице Татьянохи и чесало репу. Подобное развитие событий не входило в его планы. План был простым: окружить беглецов и взять тепленькими. Подумаешь, какие-то двое осужденных! Их вертолет обнаружен на Пальцинском острове, так что летать им больше не на чем, а то, что они там творят, так это от безысходности…

На плечах у Татьянохи со вчерашнего дня висели генеральские погоны, и он старался, чтобы все их видели. По этой причине он даже отказался от обычной в таких случаях защиты в виде кевларового жилета и каски. Однако при этом спрятался за броню, снаряженную полным боекомплектом и безоткатной пушкой. Достаточно выставить ее в прорезь и произвести выстрел. И он решил этот боекомплект употребить. Водитель из головастиков возражений не имел, ему это по должности было не положено. Однако двое заместителей воспротивились.

– Уважаемый генерал! Это же безоткатка! Это никак не возможно! Ее надо вынуть, а потом уж стрелять…

– Вы не знаете! – оборвал их Татьяноха. – У нее убойная сила мощнее всех танков.

Броневик прятался в воротах театра. Заместители выбрались на свежий воздух и, пригибаясь, убежали в гражданскую машину, стоящую в глубине двора.

Татьяноха велел водителю заводить и выезжать из укрытия. Наступал звездный час Татьянохи, который никак нельзя было упустить, потому что после этого светила вторая, внеурочная, звезда…

И броневик, лязгая, выполз из укрытия, остановился и повел пулеметами в сторону двухэтажного дома.

Федор Ильич торопливо сложил устройство, спрятал его у себя под курткой, после чего лег на пол лицом к стене и лежа натянул на голову противогаз. Римов с Катенькой, в масках, тоже лежали вдоль стен на полу. Кошкин последовал их примеру: брякнулся на пол и стал натягивать маску. Резина хрустела и липла к волосам, не желая скользить. Едва напялив ее на голову, он вжался в стену.

– Уважаемые Римов и Кошкин! – раздалось снаружи. – Вы осуждены за государственные преступления! У вас всего три минуты, чтобы покинуть здание и выйти к нам с поднятыми руками! В случае отказа – вас уничтожат на месте!..

– И это братья по разуму, – произнес Римов.

И сжался, потому что с улицы начал доноситься звук секундомера. Сто восемьдесят быстрых секунд. После этого прозвучала очередь из пулемета. В стену, казалось, били тяжелым ломом. Пули вязли в противоположной стене, сыпались стекла. И когда стекол не осталось, Федор Ильич прижался к стене спиной и снова разложил устройство. На танковой гусенице, огибающей правый передний каток, отчетливо виднелись царапины – стрелять в башню не было смысла по причине слабых гранат. На царапинах вспухла, расширяясь, яркая точка, и в ту же секунду на чердаке злобно рыкнул автоматический гранатомет. Потом еще раз оглушительно заворчал и замолк. Броневик спустил с себя перебитые гусеницы и теперь бесполезно вращал задними приводными колесами.