Шестой моряк - Евгений Филенко

Несколько шагов в пыльной темноте... проницание...

В головном вагоне, с флотской уверенностью ступая по дергающемуся полу — поезд набрал прежнюю скорость и даже слегка припустил, чтобы уложиться в никому не нужный график движения, — я вдруг подумал, что спорол глупость. Следовало прихватить сумку, приземлиться прямо здесь, в ближайшем свободном купе, а не мотаться по составу туда-сюда, будто пьяный дембель в поисках приключений...

Я миновал игроков — один безмятежно дрых лицом в стенку, а остальные как раз в этот момент сдвигали чайные, в реликтовых подстаканниках, стаканы, в которых плескалась хрустальная, как слеза девственницы, спиртосодержащая жидкость.

Следующие два вагона, как и прежде, безлюдны...

Первым, что я услышал в тамбуре своего вагона, был задушенный женский крик.

«Да что за напасть такая, — подумал я опустошенно. — Как они могли снова здесь оказаться? Ведь я же их вычеркнул!»

7

Пришлось на самый краткий миг позволить себе всевидение — этим своим умением я тоже давненько не баловался, и за ненадобностью даже призабыл, что оно у меня есть. Видеть все и сразу — не самое легкое испытание даже для исключительно могучего интеллекта, а я себя никогда таковым не полагал. Но сейчас не было в моем распоряжении более подходящего инструмента.

Картина мира явилась мне во всей своей полноте и неприглядности. Прошли те времена, когда в ней прихотливо сочетались трагическое и смешное, уродливое и прекрасное — сейчас оставалось по большей части унылое и безрадостное. Бурая африканская мертвечина — захлебнувшиеся в прибрежной грязи бегемоты, побитые апоплексическими ударами жирафы, утратившие интерес к жизни и к совершенно доступным антилопам львиные прайды, погрузившиеся в вечный сон вокруг своих безмятежных костров любимые мои бушмены. Грязнобелое антарктическое безмолвие с навсегда уснувшими полярниками на своих никому на хрен не нужных станциях, в окружении пингвиньих тушек. Скучная серость мегаполисов, издыхающих, подобно древним драконам, возле накопленных не впрок сокровищ. И пожары, пожа ры, пожары...

Меня же интересовал самый крохотный фрагментик мозаики — тот, что относился непосредственно к моему вагону.

И выглядел он не менее удручающим, нежели мозаика целиком.

Это были все те же Драконы, и все тем же числом семеро. Как они очутились там, куда я их не пустил в новой реальности, одному Создателю Всех Миров было известно. Что ж, зато я доподлинно знал, где и кто из них прямо сейчас находится.

Вот только не было у меня ни желания, ни сил сызно ва перебирать цепь событий.

...Сквозь первого Дракона я просто прошел, как сквозь бумажную перегородку-сёдзи — такие бывают в японских домиках, устроенных по старинным канонам. Но без сухого треска рвущейся бумаги, а с тем звуком, что возникает, когда грубый кирзовый сапог со всей дури ступает в жирную грязь... Стряхнувши с себя липкое черное рванье, я встретился лицом к лицу со вторым и, похоже, застиг его врасплох. Он даже не пошевелился — отвык, наверное, чтобы кому-то вдруг приходила в голову идея оказывать деятельное и, что особенно удивило, эффективное сопротивление. И, не доставив мне лишних хлопот, тем самым заслужил подобающее вознаграждение — легкую и быструю смерть. Он еще не успел до конца умереть, а тотчас же из-за его спины бесшумно возник третий. Этот с толком использовал несколько мгновений, что я затратил на его дружков, и готов был напасть. Уж лучше бы изготовился обороняться! Мне доводилось сражаться в узких щелях между скал задолго до его рождения — да что там! задолго до возникновения всей этой стаи, что впоследствии научилась говорить на одном языке, провозгласила себя «нацией» и увенчала свою эволюцию появлением на свет Драконов Иисуса... В редкие минуты тщеславия я прикидывал, что-де приведись мне оказаться в числе трехсот спартанцев царя Леонида, и историю греко-персидской войны пришлось бы сильно подкорректировать... но в то славное время мне выпало заниматься не столь приятными вещами в местах с куда более суровым климатом... Пока он принимал нелепую боевую стойку, цепляясь негодным для доброй потасовки нарядом за крючки и выступы вагонного коридора, средним пальцем я проломил ему череп в том месте, где сходятся глазницы и переносица, и двинулся дальше. Дверь в купе моей соседки была распахнута, сама она лежала на животе и сдавленно мычала, а в ногах у нее восседал четвертый дракон, запустив пятерню в густые волосы и заламывая голову до самых лопаток... Никогда не понимал и не любил длинные распущенные волосы у женщин, а уж при виде такой роскоши у мужиков меня просто трясло (исключение составляли не более десятка хард-роковых музыкантов, чей талант намного превышал длину их волос). Долго не мог понять причину этой клинической ненависти к моде, что сошла было на нет с прогрессом цивилизации, а затем, спасибо «детям цветов», распространилась вновь — вместе с наркотиками, необязательным сексом (то есть безо всяких обязательств перед партнером и обязанностей по отношению к плодам подобного союза) и прочими прелестями квазинатурального полуживотного существования. Потом понял: эти неприбранные космы словно бы нарочно существовали для удобства насильников, самый чахлый и убогий из которых, погрузив в них свои кривые персты, легко мог склонить к повиновению самую статную красавицу. К тому же, воля ваша, ничего привлекательного в нестриженой шерсти я не находил — ни у женщин, ни у овец, — и не называл ее иначе, как «космы», «лохмы», а после углубленного ознакомления с русским языком еще и «куделя», и сходился близко только с женщинами, для которых понятие «прическа» было не пустым звуком... К слову, не меньше «косм» я ненавидел еще и так называемые «косы»; к «девичьей красе» отношение они имели крайне опосредованное, а вот как орудие наказания во время оно использовались весьма эффективно — оттаскать за косы всегда было излюбленным занятием родителей, исчерпавших лимит воспитательной толерантности... хороши они были и как средство для ритуального самоубийства, которое всегда под рукой, в особенности когда под угрозой оказывалась так называемая «девичья честь»... В свободной руке у истязателя было что-то вроде небольшого, но, судя по всему, чрезвычайно острого кинжала, который он намеревался употребить для вырезания на обнаженной спине жертвы своих блядских рун. Эту руку я ему сразу же сломал, а самого вышвырнул в коридор, заодно снеся с котурнов набегающего пятого. Когда два материальных объекта со значительной скоростью — а она была безусловно значительная, близко к сверхзвуковой! — входят в соприкосновение, шанс уцелеть есть лишь у того, что создан из более твердого вещества. Стена вагона была сделана из металла, обшита деревом и декоративным пластиком. Ну а человеческое тело, даже самое тренированное, все едино на две трети состоит из воды. Поэтому у стены лишь лопнула обшивка, зато оба Дракона разлетелись красивыми брызгами, а вагон качнуло на ходу... Создатель, как давно я не развлекался! Внутри меня бушевали тропические двадцатибалльные ураганы, на замершие в безысходном ужасе берега воспоминаний накатывали несусветные цунами страстей, а посреди этого кошмара сурово и мощно извергался вулкан ярости. «Я же говорил: никому не открывать!..» Женщина только хныкала и тянула на себя разодранную кофту. По крайней мере, в этой реальности она практически не пострадала. Оставалось еще двое, и оба в данный момент ошивались в моем купе... но для прояснения ситуации мне было достаточно одного. Сейчас я сам себе казался кувшином, до краев наполненным кипящей адской смолой, нервы звенели, в мышцах метались киловольтные искры. Я не кинулся очертя голову наводить порядок в своих апартаментах, наоборот — успокоил дыхание, на цыпочках просочился в пустое купе по соседству, приник к стене, представил ее прозрачной... она и сделалась прозрачной, открыв мне малоприглядную картину низкого мародерства. Парочка мерзавцев рылась в моей сумке и была настолько поглощена этим занятием, что пропустила мимо ушей шум в коридоре, которым сопровождалось избиение Драконов. Отчего-то сей факт привел меня в еще большую ярость, хотя это и для меня самого находилось, уже за пределами понимания. Перестав дышать вовсе и сосредоточившись, я вообразил стену не только прозрачной, а еще и проницаемой... она и стала проницаемой. Когда обшитая декоративным шпоном поверхность вдруг подернулась рябью, словно водная гладь под дождем, и из нее вдруг протянулись руки с устрашающе скрюченными пальцами, сомкнулись на горле одного из Драконов и утянули его за собой почти наполовину, другой на время впал в ступор и только беззвучно разевал рот. В отличие от своего подельника, который вначале орал от ужаса, а затем, когда я вернул стене подобающую плотность, какое-то время сипел горлом и булькал разъятыми примерно в районе малого таза половинками. С полминуты я наслаждался учиненным безобразием... все, как в былые времена... есть еще порох в пороховницах... пускай непрактично, зато впечатляет... и прочий тщеславный вздор... а потом по-деловому, решительным шагом отправился разбираться с последним из незваных гостей, кто уцелел после моих забав. Если, конечно, ему посчастливилось сохранить еще крупицу рассудка под черепной коробкой.