Обряд Ворлока - Владислав Русанов

Внизу у полосы прибоя кипела жизнь.

Еще никогда в жизни словен не видел такого странного поселения.

Нет, на первый взгляд все обычно. Так себе, рыбацкая деревушка. На длинных жердях сушились сети. Отдельно развешанные рыбины вялились на солнце и ветру. Женщины копошились у растянутых на колышках шкур: скоблили, вычищали, натирали золой… Некоторые расположились с плетеными корзинами на прибрежных камнях. Словно ждали рыбаков с уловом. Только лодок не было нигде поблизости. Не было их на берегу. Не мелькали в море паруса. Зато целая орава мелких тюленей плескалась в обрушивающихся на берег волнах. Ныряли, выпрыгивали, плюхались обратно. Ну, чистая ребятня! Время от времени они подплывали и бросали в руки сидевших на скалах женщин раковины, комки бурых водорослей, а когда и блестящую рыбешку.

«Вот они, роаны, — догадался Вратко. — Плавают, видно, молодые. На берегу — взрослые. А мужчины племени, должно быть, где-то на рыбалке или охоте. Или как они это занятие называют?»

Целый поселок оборотней!

Парень с интересом смотрел, ожидая увидеть в роанах какие-то особенности, которые позволили бы раз и навсегда сказать: это не люди. Искал и не находил. Росточком люди-тюлени, правда, не вышли. Ну, так и динни ши, верные слуги королевы Маб, не великаны. В отличие от подземельщиков обитатели побережья казались смуглыми — ветер и солнце продубили кожу даже молоденьких женщин. Старухи были вообще темнокожими, подобно купцам, приезжавшим в Новгород из далеких южных городов Дамаска, Мосула и Тебриза. Тонкая кость и чуть раскосые глаза. Волосы черные и вьются. Не в кудряшки, как у новорожденных ягнят, а падают волнами, как у пиктов.

Как у Рианны…

Сколько дней он уже не видел ее?

Десять или двенадцать? А кажется, будто бы год. Или больше.

«Ладно! К чему терзаться? Будем живы — свидимся. А нет, так и думать не о чем…»

Вратко тряхнул головой, отгоняя невеселые мысли. И увидел машущего рукой Олафа. Светловолосый викинг возился у костра вместе с оборотнем. Язычки пламени жадно лизали дно котелка, а Вульфер сосредоточенно сыпал в варево какую-то сушеную травку из мешочка. Не иначе здесь уже раздобыл — старый запас сакса вряд ли пережил купание в подземном озере.

Услышав негромкое покашливание из-за спины, словен обернулся и увидел сидящего прямо на земле Димитрия. Херсонит подслеповато щурился против солнца. На его коленях лежала раскрытая книга. Та самая, найденная в друидском схороне.

— Проснулся? — улыбнулся монах.

— Ага! — кивнул Вратко. — Ты тоже, я вижу.

— И я тоже. С жизнью прощался, честно признаюсь. Думал: не выплыву. Но ничего. Господь не оставил раба своего.

Херсонит перекрестился. Вратко последовал его примеру. Он после знакомства с отцом Бернаром начал испытывать отвращение к христианским символам, но почему-то общение с греком заставило парня взглянуть на религию и служащих ей людей совсем по-другому.

— На холодной земле сидишь, брат Димитрий, — помолчав, проговорил словен. — Простудишься, не приведи Господь.

— А! — легко отмахнулся грек. — Я шкуру подстелил. Садись рядом, я подвинусь…

Вратко пристроился плечом к плечу с монахом, привалился спиной к стене хижины, в которой отлеживался. От камня тянуло прохладой. Он уже не успевал прогреваться днем.

— Я тебя поблагодарить хотел, — глядя на далекий окоем, проговорил словен. — Еще там, в пещере. Да не успел. Надо исправляться.

— За что? — Димитрий перелистнул очередную страницу. Покачал головой. — Ох, как плохо… Половину записей смыло… Так за что благодарить-то хочешь?

— Как это за что? Ты всех нас спас. Молитвой.

— Не я вас спас, Вратко из Новгорода. Господь всех нас осиял благодатью своей, вселил в мое жалкое тело силу, укрепил дух и защитил от порождений бездны диавольской. Его и благодарить надо. Его и только его.

Словен перекрестился:

— Благодарные и суще недостойные рабы Твои, Господи, о Твоих великих благодеяниях на нас бывших, славяще Тебя хвалим, благословим, благодарим, поем и величаем Твое благоутробие… Видишь, помню еще.

— У кого слова молитв запечатлены в сердце, тот их не забудет.

— Вот ты говоришь со мной ласково, как с братом по вере… — Словен наклонился вперед, заглядывая Димитрию в лицо. — А ведь я — колдун. Запятнал свою душу черной волшбой. Ты сам видел.

Грек пожал плечами:

— Скажешь тоже — черная волшба! Разве ты демонов призывал или котов мучил для колдовства?

— Не-ет… — оторопело протянул Вратко.

— А может, ты злое замышлял, когда вирши свои складывал… Как они у варягов зовутся?

— Висы… Не замышлял я злое. Только о спасении думал.

— Вот видишь! Тьма, она не в словах, она в поступках. Вспомни бенедиктинца своего.

— Отца Бернара, что ли?

— Его.

— Не хочется мне его вспоминать.

— Ничего. Не помешает. Ты же мне рассказывал, как он словом Божьим зло творил. Хотя и был уверен, что правое дело вершит. Думаю, без этой уверенности не помог бы ему Господь, не поддержал бы.

— Значит, Иисус уверенных поддерживает?

— Эх, Вратко… Упрощать-то тоже не надо. И не уверенность в собственной правоте нужна, ее и у язычников хватает, и у вероотступников — хоть отбавляй… Вера нужна. Настоящая, крепкая, беззаветная. Тогда Господь поможет. Ибо сказано: «В руки Твоего превеликого милосердия, о Боже мой, вручаю душу и тело мое, чувства и глаголы мои, советы и помышления мои, дела мои и все тела и души моих движения. Вход и исход мой, веру и жительство мое, течение и кончину живота моего, день и час издыхания моего, преставление мое, упокоение души и тела моего».[114]

— Так, может, мое волшебство тоже от Господа? Как и твои чудеса…

— Не знаю… — вздохнул Димитрий. — Я же всего лишь смиренный монах, искатель новых знаний. Я не богослов, не иерарх. Мне ли решать, что от Господа, а что от сатаны, если на этот даже архиепископы не могут ответить?

«Конечно, — подумал парень. — Так проще жить. Зачем искать ответы на вопросы, если есть отцы церкви, призванные этим заниматься? Они все обдумают и решат за тебя. А потом скажут: это враг, а это друг; это от Бога, а это от лукавого; с этим дружи, а этого убей…»

Херсонит правильно истолковал его молчание.

— Ты не подумай, Вратко из Новгорода, что я прикрыться хочу чужими спинами. Ты же видишь, мне все равно — колдун ли, оборотень ли. Лишь бы человек был хороший. — Монах обезоруживающе улыбнулся. — Я в своих странствиях видел многих идолопоклонников и язычников, которых не погнушаюсь назвать друзьями. Но могу также вспомнить людей, считающих себя добрыми христианами, исправно посещающих храмы, жертвующих церкви десятину, исповедующих и причащающихся согласно уставу. Но вместе с тем они совершают поступки, не внушающие ничего, кроме отвращения. Думаю, ты и сам можешь припомнить много таких людей.