Дело Николя Ле Флока - Жан-Франсуа Паро

Тотчас все бросились в разные стороны. Лаборд поспешил в королевские апартаменты. Вскоре на вымощенном плитками дворе раздался топот копыт и громыхание колес, положившие конец гнетущей тишине, воцарившейся с той минуты, когда отдали приказ к отъезду. Все устремились вниз. Николя увидел, как с лестницы спускается первый министр; заметив Николя, министр внимательно посмотрел на него и проследовал дальше; за ним шел человек в черном костюме горожанина — королевский хирург Ла Мартиньер. Следом, опираясь на руку Лаборда, вышел король, в халате и небрежно наброшенном на плечи плаще. Лицо его было красное и припухшее. Спустившись вниз, он высмотрел в толпе придворных Николя и устремил на него призывный взор, и Николя, не раздумывая, подбежал к нему и поддержал его за руку. Король схватил его за запястье; прикосновение показалось Николя столь горячим, словно его обожгли кипятком. Поддерживаемый Лабордом и Николя, король проследовал к своей карете и, с трудом забравшись внутрь, крикнул прерывистым голосом: «Гони! Да поживее!» Король не отпустил своих провожатых, оба сели в карету следом за королем. От быстрой езды кузов раскачивало во все стороны, скрежетали колеса, храпели лошади, кучер щелкал кнутом и громогласно понукал лошадей. Король дрожал и кутался в плащ. В какое-то мгновение он с удивлением посмотрел на Николя, словно видел его впервые. Голова короля раскачивалась при каждом толчке кареты. Через три минуты бешеной скачки они прибыли в замок.

Карета остановилась под сводами апартаментов Мадам Аделаиды. Оба друга довели короля до порога гостиной дочери, усадили его в кресло, и слуги бросились готовить ему постель. Король предполагал провести эту ночь в Малом Трианоне, поэтому в Большом дворце его не ожидали. Вскоре прибыли принцы и маршалы. Как только король лег, к нему допустили его семью, однако родственники пробыли у него не более минуты. Привилегии провести ночь в его покоях удостоились только графиня дю Барри и герцог д'Эгийон. Фаворитка упрямо твердила всем, что речь идет всего лишь о несварении желудка. В половине десятого король принял министров кабинета, графа де Люзаса, послов Неаполя и Испании, а затем, как обычно, сообщил пароль для караула. На вопрос, как здоровье короля, первый служитель королевской опочивальни отвечал, что у короля сильный жар и головная боль.

Николя долго сидел на банкетке в большой галерее. Часов около десяти к нему подошел Лаборд и сказал, что надо обеспечить безопасность и спокойствие больного. Так как кровать короля установили в его личной спальне[47], не отличавшейся большими размерами, пришлось сократить количество аудиенций, а также число придворных, на них присутствовавших. Лакеям в голубых ливреях и французским гвардейцам приказали ограничить доступ в прихожую «Бычий глаз»[48], а одну из комнат, отведенных для торжественных церемоний, занять под парадную спальню. Лаборд сообщил Николя, что в промежутках между приступами боли Его Величество выказал желание, чтобы «наш дорогой Ранрей» находился подле него и помогал первому служителю опочивальни. Герцог д'Эгийон попытался возразить, но король резко заставил его замолчать. Графиня, напротив, благосклонно отнеслась к этому распоряжению и задалась вопросом, отчего министр открыто проявляет враждебность к преданному слуге Его Величества. Часть ночи Николя продремал на банкетке в зале совета.

Пятница, 29 апреля 1774 года

Ранним утром Лаборд разбудил Николя. Ночь прошла тяжело, в непрерывной суете. Ни опиум, ни пиявки на виски, ни иные средства не смогли успокоить страдания короля. Утро встретили в тревожном ожидании. Около девяти часов Лемонье, в согласии с первым хирургом, решил пустить королю кровь. Процедура производилась публично, и любой мог видеть на столике три лотка, наполненных королевской кровью. Присутствовавший при кровопускании Николя отметил, что больной не испытал облегчения. Оба врача удалились в комнату совета обсудить дальнейшие шаги. Лемонье, еще вчера высказывавший предположения исключительно оптимистические, счел необходимым прибегнуть к мудрости собратьев. Сопровождавший высокоученых медиков Николя выслушал длиннейшую дискуссию по вопросу, кто будет иметь честь консультировать Его Величество. Назначили Лори, врача герцога д'Эгийона, и Борде, врача фаворитки. Судя по словам, нечаянно вырвавшимся у графини, Николя понял, что Борде, считавшийся одним из светил медицины, излечивал одни лишь недомогания; когда же речь заходила о тяжелых заболеваниях, он присоединялся к решениям товарищей по высокоученому ремеслу. На консилиум призвали также врача дофина Лассона и еще несколько медиков. Неожиданно появился Гаспар и сообщил Николя, что его требуют в спальню к королю.

Из-за толпившихся придворных спальня казалась тесной, и вдобавок в ней не хватало воздуха; необходимо было срочно проветрить комнату. Обливаясь потом, король лежал на узкой походной кровати и своим хрипловатым голосом что-то безостановочно говорил. Иногда он прерывался и подзывал Лаборда, а потом потребовал послать за графиней дю Барри. «Нашему дорогому Ранрею» он велел оставаться здесь; «да, да именно здесь», несколько раз повторил он, ища глазами Николя. В полдень к королю с важным видом и сокрушенными лицами явились доктора из Парижа.

Они долго осматривали Его Величество, расспрашивая, какие страдания он испытывает, и король, с налитым кровью лицом, жаловался на головную боль. На протяжении всего консилиума светила медицины рассуждали о возможности возникновения воспаления легких, но ни разу не поставили вопрос об определении природы терзавшей короля болезни. Монарх нервничал, и после долгих колебаний врачи решили сделать повторное, а возможно, и третье кровопускание. В Версале тотчас принялись перешептываться, обсуждая решение врачей.

— Третье кровопускание! — воскликнул король. — Третье! Значит, я серьезно болен. Вот увидите, эта болезнь сведет меня в могилу.

И, ужаснувшись этой мысли, обвел присутствующих вопросительным взглядом.

— Мне бы не хотелось, чтобы мне третий раз пускали кровь. Зачем нужен этот третий раз?

Ошеломленный Николя наблюдал, как в комнатах, расположенных на подступах к спальне больного, мерный шепот, шелестящий во всех углах, постепенно нарастал, превращаясь в голос свыше. О кровопускании заговорили как о государственном деле. Атакуемые со всех сторон, испытывая давление противоборствующих лагерей, врачи колебались. Обстановка накалялась; ни одна диспозиция не удовлетворяла всеобщим интересам; вердикта, которого боялась услышать фаворитка, жаждали ее противники. Одни утверждали, что король, удрученный предложением врачей, окончательно почувствует себя больным, ибо для такого слабого человека, как он, мрачное настроение может оказаться роковым. Многие потихоньку перебирали возможные последствия третьего кровопускания, не исключая и самого худшего, за которым последуют причащение святыми дарами и отставка графини дю Барри. Не будучи ни в чем уверенными, придворные не хотели рисковать и превращать фаворитку и нынешнего министра в своих непримиримых врагов. Тревожась за своего повелителя и питая искреннюю дружбу к дю Барри, Лаборд протянул руку клану фаворитки. Многие, ссылаясь на неизбежное примирение короля с церковью, маскировали под необходимостью исполнения требований религии свое желание взять реванш над фавориткой и герцогом д'Эгийоном. Николя не знал, что и думать. Доктора решили второй раз пустить кровь только к вечеру. Королю стало хуже, и он потребовал уксуса. Обеспокоенный, он каждую минуту просил измерить ему пульс.