В летописях не значится - Евгения Петроченко

Вазиль тихо засмеялся справа.

Я повернулась, чтобы понять, что послужило причиной его веселого настроения, когда вокруг все так напряжены, но он лишь показал пальцем на Дононда.

Тот сидел, весь хмурый и сосредоточенный, в своём темно — коричневом пиджаке и теребил в руке один из амулетов. Он что‑то тихо приговаривал полушепотом. Я попыталась вслушаться, но мне это удалось не сразу, так как изначально слова показались незнакомыми. Потом до меня дошло, что он, наверное, говорит какое‑то заклинание или молитву на другом языке.

— Так всегда. Не обращай внимания, — шепнул Вазиль, сверкнув улыбкой. Он приложил руку ко рту, чтобы его состояние не стало заметно гному, но в итоге лишь давился смехом, извлекая наружу булькающие звуки.

— Молится Тёмной матери? — предположила я.

— Не, но не помню кому.

Я всмотрелась в артефактника пристальнее. Он поглаживал пальцем золотую монету на манер того, как мы гладим живот у фигурок — нэцкэ. У меня тоже не получилось сдержать улыбку, уж больно комично это смотрелось. Хотя, стоит признаться, поглаживанием живота у гипсовых фигурок я тоже по малолетству занималась.

Я себя отдернула. К чужой религии нужно относиться с уважением. Это едва ли не первое правило поведения для всякого уважающего себя цивилизованного человека.

Не стоило вести себя так же, как Вазиль. Я решила сделать вид, что всё нормально, поэтому перевела взгляд на другой край поля, где стоял Хараш. Почему‑то вся его поза выдавала напряжение, и ему что‑то втолковывал Бераак, активно жестикулируя. Ониен кивал согласно с Берааком. Я толкнула Вазиля в бок, обращая его внимание на этот факт, и тот тоже обеспокоился:

— Наверняка что‑то случилось. Антэн не стал бы тратить время перед выходом на препирательства в Азером, если бы не произошло нечто важное. Он же вторым выступает!

Дононд сразу навострил уши, почувствовал, общее напряжение. Нахмурился, пробормотал:

— Нехорошо. Что‑то случится.

— С чего ты взял? — удивилась я. Вроде артефактники не имеют пророческих способностей.

— Он не в первых рядах, — непривычно резко отрезал Дононд, словно это что‑либо объясняло.

Вазиль сбоку закатил глаза, не удержавшись от скептического хмыканья.

— Ну и что?

— Как что? — раздраженно ответил Дон. — Удача любит храбрых!

Я дернулась, нечаянно толкнув Вазиля локтем. Тот зашипел, посмотрел возмущенно. Но эта фраза… слишком уж сильной болью она отдаётся в сердце. От неожиданности щиплет глаза, я морально не была готова услышать её именно в этот момент и в этой ситуации.

— Это поговорка такая? — выдавливаю из себя я, превозмогая первое шоковое состояние.

— Гномий девиз, — с иронией ответил филигранник.

— Я думала, они больше… по торговле, — не поняла я.

— Ой, это ты зря, — пробормотал Мелиноволь, скрывая улыбку.

— Гномы! Не! Торговцы! — отделяя каждое слово, с возмущением выпалил покрасневший Дононд. — Наш народ хоть и мал, но в недостатке храбрости нас не уличишь!

— Ладно, ладно, — быстро согласилась я, пока он не завелся сильнее.

— Гномы никогда — слышишь, никогда! — не бегут от опасности!

— Дон, перестань. Она не знала, — попытался защитить меня Вазиль, когда артефактник принялся приподниматься с кресла, гневно потрясая кулаками. И уже мне: — У них есть такое поверье: если сражаешься, то никогда не отступать, если обстоятельства требуют, чтобы ты рискнул, то опять же не отступать, так как, дескать, "удача любит храбрых".

Я замерла с открытым ртом. Что‑то я не помню, чтобы после моего патетического аналогичного высказывания меня перебили и сказали нечто вроде "девка, не учи ученого, и без тебя всё знаем". Вот не было такого!

— А как давно… гномы… придерживаются таких взглядов?

— Вот оно, деревенское образование, — фыркнул начавший успокаиваться Дононд. — Не зря Азер тебя всё время в это тыкал. Таких вещей и не знать!

— Да, нас этому не учили, — не стала спорить я.

— Так знай, дитя! — Дон поднял вверх палец свободной руки, в другой по — прежнему сжимал амулет. — В сто двадцать втором году от воцарения на небесном престоле Двуединой матери, богини ваших Смешанных земель, состоялась решающая битва, определившая исход тролльего нашествия. Они пытались прорваться на ландовые рудники в Лишайных горах, что в пятидесяти пролетах от столицы. Но в разгар сражения, когда тролли одерживали верх, явилась Она.

— Кто?

— Да вот, — гном ткнул в монету, и я наконец увидела, что на ней выгравирован женский профиль. — Богиня удачи.

— Удачи? — неверяще переспросила я.

— Да. Она одним взглядом отбросила троллей, и с тех пор в тех местах граница с троллями нерушима.

— Нерушима? — снова повторила за ним я.

— Да. Пришлось потом скалу бурить, чтобы наладить торговлю с троллями. Спустя пару веков, когда они перестали быть такими засранцами, но всё же.

Вазиль скептически хмыкнул.

— Ваз, да ты бы сам на неё глянул, прежде чем смеяться! — взмолился гном. — Там нет ни воды, ни воздуха, ни магии, просто какая‑то невидимая стена, через которую не пройдешь. Только богиня и могла такое сделать!

— Хорошо — хорошо, — вытянул вперед руки филигранник, не вступая в спор, впрочем, и не утратив своего скепсиса.

— А прежде чем уйти, богиня нам наказала: "Удача любит храбрых!" — это он уже мне. А то я не помню! — Она больше не появлялась, но с тех пор мы знаем, что в случае серьёзной опасности Удача к нам придёт, она нас не забудет.

Я молчала. Это невозможно. Как такое могло произойти? Я ведь… я ведь… их всех убила! Как же так? Стена до сих пор стоит, так как я не успела подумать, чтобы она развеялась?

Но ведь я же стала тёмной? Разве это не противоречит гномьей легенде?

И тут в голове всплыл голос магистра: "Ты так из‑за этого переживаешь? Так сильно, что выбрала тьму?". Тогда я не придала его словам должного значения, но получается, что я стала тёмной потому, что сама так решила? Сама выбрала? Сама себя корила?

— Чего ты лыбишься? — недовольно пробурчал Дононд, подумав, что я перешла на сторону Вазиля в стремлении над нам насмехаться.

— Какая чудесная легенда, Дон! — не сдержала своего восторга я.

А как сдержать? Узнать, что ты не виновна в гибели нескольких сотен живых существ — что может быть лучше? Что вообще может сравниться с таким облегчением?

Я, словно Сизиф, катила и катила камень в гору и понимала, насколько это бессмысленно. Как можно было идти вперед, когда такое страшное преступление тянуло назад? От такого никогда не отмоешься, сколько бы добрых дел ты не совершил… Но теперь выясняется, что отмываться и не от чего!