Серебряный ветер - Линда Кук

Аделина улыбнулась:

— Не в мула, дорогой муженек, а в жеребца — самое меньшее. Но если ты будешь продолжать в том же духе, я с радостью оставлю тебя в твоем человеческом облике. — Аделина обернулась и бросила тоскующий взгляд на кровать. — Может, чуть задержимся?

Симон опустил сумки и порывисто обнял ее, целуя в губы.

— Нам надо торопиться. Но как только мы окажемся достаточно далеко от долины — настолько, чтобы считать себя в безопасности, — мы отыщем теплую комнату и кровать и закроемся там от мира до самой весны. — Симон еще раз поцеловал ее и отстранил от себя. — Вот это я обещаю выполнить самое позднее к исходу третьего дня.

Гарольд помог им запереть дверь на засов.

— Вороны улетели, — сказал он. Аделина нахмурилась.

— Они сидели на деревьях вдоль дороги. Я видела ихутром.

Гарольд покачал головой:

— Мне сказали, они полетели на юг после вашего ухода и больше не возвращались.

Симон засмеялся:

— Мои солдаты боятся не угодить воронам не меньше, чем твои соотечественники. Если эти проклятые птицы вернутся, солдаты будут бросать им лучшие куски мяса и умолять их остаться.

Они попрощались с солдатами и вместе с Гарольдом выехали за ворота, каждый вез всего по две переметных сумки, но среди немногих увозимых пожитков Тэлброк прихватил с собой золото и драгоценности.

— Мои сокровища, — сказал Симон, — все уместились в одну сумку, их легко защитить.

— Если что-то случится… — начала было Аделина с озабоченным видом.

— Если что-то случится, предоставь решать проблемы мне. А ты останешься с Гарольдом.

Он видел, что она пыталась скрыть страх, пробравший ее до костей.

— Ты будешь осторожен? — спросила она.

— Жизнь стала мне весьма дорога. Я буду осторожен. И пока все здесь спокойно.

Симон ошибался.

Похолодало, и ветер усилился. Темные тучи превратили ясный день в вечер. Аделина накрыла голову капюшоном, придерживая плащ под подбородком. Проезжая мимо огороженного частоколом поместья, Аделина не оглянулась на брошенные впопыхах строения, те, что она привыкла считать родным домом. Снег, о котором она так страстно молилась, наконец повалил с темного неба. По склонам холма мела поземка, холмы курились вснежном тумане.

Гарольд крикнул что-то навстречу ветру, и Симон развернул коня. Откинув капюшон, он схватился за рукоять меча.

Аделина оглянулась и увидела сквозь тонкую пелену то, чего она так боялась. По дороге двигались вооруженные люди в темной одежде. Целая армия.

Гарольд схватил поводья ее лошади, Симон развернулся к ней на пару секунд, не более.

— Помни, — сказал он, — ты исчезнешь из долины — ради нас обоих.

Она попыталась вырвать поводья из рук старого оружейника. Когда ей это не удалось, она выдернула ногу из стремени. Рука Гарольда тяжело легла ей на плечо.

— Если ты не одумаешься, Симон может погибнуть с сознанием, что Лонгчемп схватит тебя. Если вы любите его, миледи, дайте ему умереть, сознавая, что вам ничто не грозит.

Аделина ударила старика по лицу и вцепилась в поводья.

— Он должен ехать с нами. Люди Лонгчемпа пока нас не видели. Останови его. Останови его!

Гарольд не отпускал ее плечо.

— Симон не оставит гарнизон — не бросит солдат на пытку! Люди знают о проходе. Очень скоро за нами погонятся. Поехали со мной. Иначе он погибнет ни за что.

Ветер усилился и сменил направление. Снег грозил вот-вот завалить ущелье. Симон исчез за белой пеленой. Стук копыт вскоре потонул в завывании снежной бури.

Аделина схватилась за луку седла, чтобы не упасть. Гарольд пришпорил коня, и лошадь Аделины пустилась в галоп. К тому моменту как они достигли пастушьей хижины, солнце исчезло за снежной пеленой.

На мгновение, увидев кольцо черной влажной земли, где пепел от костра растопил снег, Аделина воспылала надеждой на то, что они повернут назад, поскольку нечем осветить путь в пещере. Но Симон оказался предусмотрительным: он оставил факел гореть в железной скобе в глубине хижины, где ветер не смог его задуть. Еще три незажженных факела лежали рядом на полке.

Слезы текли по ее щекам, когда она заводила лошадь внутрь. Симон сделал все. Только одно было не в его силах — обезопасить себя самого от преследования Лонгчемпа.

— Если бы мы выехали всего на несколько минут раньше, он не увидел бы армию Лонгчемпа, — сказала она.

Гарольд взял горящий факел, а остальные три сунул в седельную сумку.

— Он не смог бы жить, зная, что обрек своих солдат на смерть.

Аделина смахнула слезы с лица.

— Он с самого начала не собирался ехать с нами, так?

Гарольд покачал головой:

— Он решил подождать здесь, пока не убедится, что путь в долину закрыт.

— Но тот снегопад, что отрезал бы путь Лонгчемпу, помешал бы ему самому следовать за нами.

— Миледи, он что-нибудь придумал бы. Раз уж Тэлброк что-то решил, нам его не остановить. Не плачьте, миледи. По крайней мере до тех пор, пока мы не окажемся на той стороне горы. Это единственное, что мы сейчас можем для него сделать. Пойдем. Нам ничего другого не остается.

Симон ехал вниз и не оглядывался. Снежная завеса отрезала его от жены и мешала слышать и то, как она плачет, и то, как Гарольд пытается ее успокоить. Симон знал, что Аделине не вырваться — Гарольд был силен и упрям, да и у Аделины достанет милосердия избавить мужа от муки видеть ее плененной злодеем.

За все время изгнания Симон научился менее всего бояться смерти. Он знал, что рано или поздно ему не избежать встречи с одетыми в темное воинами канцлера — полчищем сатаны, несущим гибель. Для него отсрочка была лишь игрой, игрой, в которой он был обречен на поражение.

Но сейчас все изменилось. Воспоминание о разделенной страсти, лицо жены, встававшее у него перед глазами, — все это делало конец смертельной игры с Лонгчемпом мучительным испытанием. Он потерял Тэлброк, расстался с братом, с другими близкими ему людьми, и все это почти без горечи. Но при одной мысли о том, что он никогда более не коснется своей жены, не испытает того счастья, от которого он лишь недавно успел вкусить, он терял голову, он едва не обезумел от горя.

Симон остановился под деревьями — в ближайшей к частоколу рощице — и яростно тряхнул головой. На бой он должен идти, не отягощенный думами об Аделине. Но голос ее продолжал звучать у него в ушах так, словно она все еще была рядом, и в этом голосе он слышал все: горестное недоумение от того, что он ее оставил, и мучительное понимание того, что он с самого начала знал, что так будет, что он не оставил бы своих людей на произвол судьбы. И боль, боль от того, что судьба поступила с ним так жестоко: если бы снег пошел днем раньше, Лонгчемп не смог бы провести армию через ущелье.