Предвестники викингов. Северная Европа в I-VIII веках - Александр Хлевов

Когда Один принес себя в жертву самому себе, повесившись на Иггдрасиле и пронзив себя копьем, его взгляду открылись руны — знаки, которые он подхватил, падая затем с дерева:

Традиционно этот фрагмент толкуется в том смысле, что Один, шаманские корни образа которого стали общим местом в историографии, достиг экстатического состояния путем своеобразного умерщвления плоти и, находясь в этом состоянии, сподобился тайн рунического письма. Этот ярчайший образ тем не менее является лишь мифологической интерпретацией важнейшего культур о генетического события.

Чрезвычайная осторожность, с которой рунологи отвечают на вопрос о времени формирования рунической письменности, вполне оправдана. Древнейшие надписи датируются — по археологическому контексту — рубежом II и III вв. н. э. (187; 27). Весьма условная дата — 200 г., — разумеется, ни в коей мере не является истинным началом существования рун. Тацит фиксирует уже в конце I в. обычай употребления германцами при гадании неких знаков, вырезанных на буковых плашках (116; 12). Нет никакого сомнения, что это именно руны. Понятно, что, упомянутые как часть традиционного и весьма характерного для германцев обычая, они также существенно древнее и этой даты. Столь важные этноопределяющие моменты являлись плодом длительной эволюции, однако проблема пресловутой сохранности источникового фонда не позволяет говорить о ее начале с точки зрения археологии. Надписи делались преимущественно на деревянных объектах, которые вообще сохранялись лишь в исключительных случаях и, во всяком случае, не донесли до нас пока самых первых следов рунической письменности. Возможно, этого не произойдет никогда. Однако показательно, что отсутствие источников свидетельствует о чрезвычайной узости изначального применения рунической письменности — почти исключительно в сфере магической и гадательной практики. Возможно, описанный Тацитом обряд не исчерпывает не только всего многообразия систем гадания германцев с помощью рун, но и всех сфер их применения. Так, мы не можем отвергнуть возможность нанесения на дерево или кость каких-либо текстов сугубо информационного толка, скажем, для передачи сообщений, однако можно практически безоговорочно опровергнуть существование на ранних этапах такой важнейшей категории рунических памятников позднейшего времени, как знаки собственности. По крайней мере, на оружии, украшениях или иных металлических предметах они отсутствуют, а кроме них трудно представить класс предметов, могущий удостоиться указания имени владельца.

Это фактически единственный, к тому же отрицательный, результат, который можно обнаружить при попытках реконструкции возможного архаического периода рунической письменности. Однако и этот результат, выводимый практически только путем спекулятивного анализа, чрезвычайно важен. Это положение до предела сужает сферу бытования рун в рамках древнейшего периода и свидетельствует о том, что они действительно были частью культуры, отнюдь не общедоступной и обслуживавшей специфические потребности общества, то есть частью относительно тайного знания. Относительно, ибо мы не можем говорить о существовании особой прослойки в древнегерманском обществе, передававшей тайное знание внутри собственной касты. Кельтский путь друидического кастового обособления германцам был чужд, а жрецы-эрили (erilaR) (даже если их существование является фактом, то есть это не просто несколько раз употребленный в надписях термин, значения которого мы не знаем) никогда не составляли особого сословия — следов этого не прослеживается ни у одного из германских племен в эпоху, освещенную письменными источниками. В пользу определенной общедоступности рун говорит тот факт, что уже с самого начала их существования совершенно обычны сугубо профанные надписи, доля которых неуклонно возрастает с течением времени.

Это обстоятельство — предельно ограниченная поначалу сфера применения и доступность для использования — проливает свет и на решение извечной проблемы происхождения самой рунической письменности. Как и во многих других вопросах раннеевропейской истории, здесь предложены несколько достаточно фундаментальных теорий, за пределами которых, de facto, решения отыскать практически невозможно, то есть вся задача сводится к тому, чтобы выбрать наиболее адекватное объяснение, корректируя его в пределах доступного.

Происхождение рун является важной проблемой, решения которой пытались достичь несколько поколений исследователей. С одной стороны, совершенно очевидно, что такой культурный феномен, каким является письменность, возникает стадиально при определенном уровне развития общества. В какой-то момент потребность в системе унифицированных символов для графической передачи и накопления информации ставит перед каждым коллективом задачу, решение которой рано или поздно находится. С другой стороны, вопрос в том, в какой степени этот процесс будет отягощен внешним вмешательством. Ответ на него зависит в основном от наличия или степени развитости подобного феномена у сопредельных обществ, что, в свою очередь, определяется их уровнем культурного развития. Соответственно социумы, не имеющие более прогрессивного в культурном смысле окружения, генерируют собственные и совершенно оригинальные системы передачи информации, в то время как социумы, располагающие прогрессивной культурной периферией, оказываются вовлеченными в сферу ее культурных достижений. В результате последними либо заимствуется вся система письменности, либо формирование собственной системы происходит с заимствованием определенных элементов уже существующих у соседей достижений.

Германский суперэтнос, формируясь, располагал многочисленными примерами для подражания и выбором — регион Центральной и Северной Европы соприкасался с областями весьма развитых письменных систем. Не только классические — греческая и римская — культуры, но и целый ряд североиталийских племен, в частности этруски, могли послужить культурными донорами в процессе становления этой важнейшей части информационной культуры.

Некогда процесс возникновения рунического алфавита связывали с готскими племенами, в III в. оказавшимися в контактной зоне греческой и римской культур. Предполагалось, что именно здесь путем заимствования как самого принципа письма, так и отдельных знаков германцы обзавелись собственной системой графической передачи речи. В частности, О. фон Фризен предполагал, что источником генерирования футарка послужил греческий алфавит, а Л. Виммер связал германский алфавит с латинским. Однако уже вскоре была высказана иная точка зрения. Согласно ей, источником формирования футарка являлся этрусский или родственный ему североиталийский алфавит. Наиболее последовательно эта точка зрения формулировалась X. Арнтцем, В. Краузе, М. Хаммерстремом и К. Марстрандером, и на сегодняшний день выглядит наиболее убедительной (150; 13, 9) (180) (181). Вообще, теории «средиземноморского следа» придерживались С. Брогге, X. Педерсен, Ф. Аскеберг и др. Блестящий обзор этой дискуссии содержит монография Р. Л. Морриса «Руническая и средиземноморская эпиграфика» (188).