Волшебная ночь - Мэри Бэлоу

— Если люди верят дурацким слухам, — ответил Барнс, — то это не твоя вина, Ангхарад. Ты же знаешь, если «бешеным» что-то втемяшится в голову, то их уже не остановишь. Шерон Джонс, конечно, не повезло, но чему быть, того не миновать. И потом, она еще может избежать порки. Я слышал, что ей поставили условие — не ходить на работу в замок.

Ангхарад тут же зарыдала с новой силой.

— Но в том-то и дело, что она утром пришла на работу, — едва выговорила она. — Я видела, как она прошла по дорожке.

Барнс едва сдержался, чтобы не расплыться в счастливой улыбке. Он тоже видел ее, когда она шла мимо завода в сторону замка.

— Шерон — моя подруга, — сказала Ангхарад. — Наверное, я должна вам кое-что сказать, мистер Барнс. Я собираюсь пойти и рассказать все Оуэну Перри. Может быть, он сможет остановить их.

Джошуа Барнс смотрел на нее как громом пораженный.

— Рассказать Перри? — повторил он. — О чем, Ангхарад? Ты собираешься рассказать ему, что доносчица не Шерон Джонс, а ты? Ты хочешь, чтобы в следующий раз «бешеные» пришли к тебе? Ты хочешь, чтобы тебя утащили в горы, сорвали с тебя платье и исполосовали всю спину? Ты бы хоть немного думала своей головой!

Ангхарад жалобно всхлипнула.

— Слушай, что я тебе скажу. — Барнс приблизился к ней и, едва сдерживая отвращение от вида ее красного, опухшего лица, приобнял за плечи. — Если Шерон Джонс решила, несмотря ни на что, ходить на работу, она сама нарывается на беду. Она упрямая и бестолковая баба. И в этом нет твоей вины, Ангхарад. Поняла? А теперь быстро вытри глаза и отправляйся наверх. И чтобы я больше не слышал ни о каких разговорах с Перри! Я не хочу, чтобы твоя спина была в шрамах от плетей «бешеных». Я переговорю с Крэйлом — может, ему удастся убедить Шерон Джонс несколько дней посидеть дома.

— Вы сделаете это, мистер Барнс? Правда? — с надеждой спросила Ангхарад, вытирая лицо рукой, в которой была зажата тряпка. — Вы так добры…

Любовные утехи требовали слишком большого напряжения и были достаточно тупым занятием, чтобы отвлекаться во время него на серьезные мысли. Но сегодня мстительная радость удвоила его страсть и удовольствие от сексуальных упражнений. Раньше он частенько представлял себе, что женское тело, распластавшееся под ним, принадлежит Шерон Джонс, и это возбуждало его, но сегодня ему не требовалось прибегать к этой уловке.

Его план удался. Он даже мечтать не мог, что «бешеные быки» возьмутся за Шерон Джонс. Или что упрямая девка окажется настолько бестолковой.

Она продолжает ходить на работу. И если Крэйл не узнает и не вмешается, то Шерон Джонс получит свое.

Ох как отхлещут они ее в горах! А может, и не только отхлещут. Кто знает, что надумают сделать «бешеные» с женщиной, когда озвереют от вида ее крови?

Вот тогда он посмотрит, сможет ли она и дальше задирать свой нос и смотреть на него, как на червяка, ползающего у ее ног! Изможденный и запыхавшийся, Барнс удовлетворенно хмыкнул и рухнул на мягкое тело Ангхарад.

Вот тогда он посмотрит…

— Ох, мистер Барнс, — произнесла Ангхарад плачущим голосом. — Вы такой добрый… Вы правда поговорите с графом?

— Я ж сказал, поговорю, — ответил он, тяжело переваливаясь с тела женщины на кровать. Понадобится никак не меньше недели, чтобы зажили раны на спине Шерон Джонс. А шрамы она унесет с собой в могилу. Ни о какой свадьбе через неделю не может быть и речи. Он расплылся в довольной улыбке. — Хорошая ты женщина, Ангхарад. Погоди, не одевайся пока. Я, может быть, опять захочу тебя.

«Зря я сегодня пришла на репетицию», — устало думала Шерон, стоя на церковном крыльце после занятий и глядя в густую пелену мелкого дождя. Многие, как и она, не торопились отправляться по домам и толпились на крыльце. И хотя на довольно небольшом крыльце было достаточно тесно, вокруг нее образовалась пустота. Словно она была прокаженной — или невидимкой. Весь вечер люди старались не замечать ее. Даже женщины, сидевшие во время репетиции рядом с ней, ни разу не взглянули на нее, увлеченные беседой друг с другом в короткие минуты передышек.

Все это было до омерзения знакомо Шерон. Отверженная.

Пусть по отношению к ней люди и не выказывали открытой враждебности, но в их поведении чувствовалась неловкость. Да и в самом деле, кто осмелится разговаривать с человеком, который этой ночью получил предупреждение от «бешеных быков»? Для этого нужно было бы притвориться, что не знаешь о предупреждении. Но разве можно не знать того, о чем знают все — или по крайней мере должны знать? Шерон понимала: люди уже знают, что она вопреки предупреждению «бешеных» ходила сегодня на работу, и не представляют, как говорить с человеком, которого через две ночи ждет порка в горах.

При мысли об этом ужас вновь охватил Шерон, ее дыхание участилось. Казалось, вот-вот повторится ночной приступ, когда она открытым ртом глотала воздух, словно разучившись дышать.

Она не могла сегодня петь. Не могла собраться с мыслями, чтобы вслушаться в распоряжения отца Ллевелина. Не могла понять смысла его длинной проповеди перед репетицией, в которой он говорил о смирении, о здравом смысле, о Божьем промысле. Ей вообще не стоило сегодня приходить в церковь.

Кто-то решительно взял ее за плечо, и, почувствовав это прикосновение, Шерон поняла, как необходимо оно ей.

— Ну что, пошли домой, Шерон? — сказал ей дедушка громким ободряющим голосом. — Накинь капюшон. Дождь, похоже, зарядил надолго. Бабушка, наверное, уже ждет нас к чаю.

— Дедушка, — заговорила Шерон, беря его под руку, когда они спустились с крыльца. — Я боюсь, как бы вся эта история не повредила тебе. Если бы все это касалось только меня, я чувствовала бы себя спокойнее. Я не хочу, чтобы люди возненавидели и тебя.

— Тебя никто не может ненавидеть, — возразил ей дедушка, — кроме тех безмозглых, кто верит, что ты могла донести графу. Но большинство людей думают иначе. Они восхищаются твоей смелостью и говорят, что такой глупой женщины еще не рождалось от самого сотворения мира.

— И ты так думаешь? — спросила Шерон.

— И я так думаю. — Хьюэлл ласково похлопал ее по руке.

— Наверное, — со вздохом сказала Шерон, — мне лучше уйти из вашего дома.

— Уйти? Куда это ты собралась уйти? — сердито спросил Хьюэлл.

— Не знаю. Пока мне некуда идти, — огорченно призналась Шерон. — Но я доставляю вам столько хлопот, тебе и бабушке. И главное, я ничего не могу поправить. Я правда не могу, дедушка! Не могу уступить их угрозам. А ведь они в ярости способны поломать всю мебель в доме. Я слышала, они иногда устраивают жуткие погромы. Если это случится, я никогда не прощу себе.

— Шерон. — Голос деда был серьезен и тверд. — Делай то, что подсказывает тебе совесть. Я знаю, у бабушки разрывается сердце от страха за тебя, но она уважает тебя за твою твердость. И я уважаю тебя. И мы не позволим тебе никуда уйти. Бабушка этого не переживет. И еще: если мы и узнали что-то за свою жизнь, — так это то, что нужно дорожить близкими людьми. Нужно любить их, а не осуждать. Нам с бабушкой непросто далось это знание. Пойми мы это раньше, то, может, твоя мать была бы сейчас жива. Так что никуда мы не отпустим тебя. Мы любим тебя и любили бы, даже если бы все эти разговоры оказались правдой.