Бессмертный избранный - София Андреевич

— Унна, — зовет Инетис, едва дыша. — Унна, где ты?

— Я здесь!

Земля уже не дрожит, и Инетис удается подняться на ноги и доковылять до меня. Она падает на лавку рядом со мной, и мы обнимаемся и плачем друг у друга на плече — навзрыд, отчаянно, как два брошенных ребенка.

Я больше не чувствую магии. Я больше не ощущаю ее в себе, в Инетис, вокруг себя. Внутри меня, там, где должна быть магическая сила — пустота.

Энефрет сделала так, как сказала.

— Кто она? — шепчу я Инетис. — Она отняла у нас магию.

Но она вдруг отстраняется от меня с легким вскриком и показывает мне свое запястье. Оно светится, как и мое, которое я тоже поднимаю вверх.

— Что это? Что это такое?

Мы разглядываем отметины на наших запястьях. Они одинаковые — маленькие колеса с крошечными спицами. Отметины еле заметно светятся в темноте, как два темных глаза с золотистыми ободками — как глаза Энефрет, которая только что навсегда изменила наши жизни.

Маги лишились рассудка. Выгибаются, катаются по траве, загребая землю, воют безумными голосами, клянут друг друга и Фраксиса. Но и сам он словно обезумел. Сидит у погасшего костра и смотрит перед собой. Перебирает складки корса и бормочет что-то себе под нос, пока утихает сотрясение земли и лес перестает причитать на все лады разными голосами.

Я сижу на траве у погасшего костра и жду, пока земля перестанет ходить ходуном. Это Энефрет, я знаю, что только ей под силу сотворить такое. Она обещала, что все изменится, когда мы вернемся к костру с неутаимой печатью и покрывалом матери Цилиолиса, Сесамрин, которую, оказывается, знали здесь все — все, кроме меня.

Ее пунцовые губы говорили слова, которых я не понимал, но которые помнил.

Придет Избранный.

Колесо готово повернуться.

Я смотрю на руку и поспешно сжимаю ладонь, чтобы спрятать доказательство того, что магия из меня не ушла. Кончики пальцев все еще светятся. Я ненавижу магию всем сердцем, но отчаянно рад тому, что во мне осталась ее частичка — та самая, которая сможет сделать меня сыном своего отца. Если, конечно, я попаду в Асму до конца чевьского круга.

— Я не думал, что будет так, — говорит рядом со мной Цилиолис. В свете луны Чевь его лицо кажется мертвенно-бледным. Он зачем-то набрал в горсти пожухлую листву и теперь сидит, глядя на нее. Позволяет ей просыпаться между пальцами и снова набирает в ладони. — Она забрала магию у Цветущей долины. У всего мира. Она лишила нас силы.

Он поднимает голову и смотрит на меня.

— Но ведь мы сделали все, что она просила. Почему она не оставила магию нам?

Маги рыдают вокруг меня, обливаются горючими слезами. Фраксис все бормочет что-то тихим голосом. Лес затих, но эта тишина не кажется странной. Вопрос Цилиолиса ничего не трогает в моем сердце. Мне нужна только та магия, что пылает сейчас огнем на кончиках моих пальцев. До другой мне нет дела. Если этот мир лишился магии — так тому и быть. Я первым скажу Энефрет спасибо, как только вернусь к отцу и поведаю ему то, что видел.

Я поднимаюсь на ноги и иду к краю поляны, за которой начинается лесная тропа. Никто не останавливает меня. Мои волосы белеют во тьме на кусте, мимо которого я прохожу, и я срываю их резким движением руки, уверенный в том, что ничего не случится.

Ничего не случается.

Я иду вперед, не замедляя шага, и ступаю на тропу, и делаю несколько шагов по ней, уверенный в том, что лес передо мной не изменит своих очертаний, и я не окажусь в мгновение ока за тысячу мересов от этого места.

Ничего не случается.

— Этот лес больше ничего не сможет тебе сделать, Серпетис, сын Мланкина, — говорит позади меня седой маг.

Я оборачиваюсь. Он один, наверное, сохранил хладнокровие, пока остальные метались в сумраке безумия. Стоял, глядя в костер, слушая, как стонет лес и кричит в полный голос земля. Луна Чевь ярко освещает его лицо. Оно спокойно, как будто он знал о том, что будет, и был к этому готов. Он и знал. Они все знали, что будет, они знали об Энефрет до того, как она появилась перед нами в пламени костра. Я был бы последним простаком, если бы позволил себе думать иначе. Вопрос в том, откуда они знали. И как долго.

— Энефрет забрала магию, и теперь наш мир таков, каким хотят его видеть подобные тебе, — говорит маг, наклонив голову в фальшивом почтении. — Я надеюсь, это порадует тебя и твоего отца, Серпетис, сын Мланкина.

Я ничего не отвечаю на его слова. В самой Энефрет больше магии, чем было во всем этом мире. И владетель земель от неба до моря и до гор должен узнать об этом — и узнает, когда я переступлю порог его дома.

— Зачем вы согласились на это? — резкий голос Цилиолиса заставляет меня посмотреть в его сторону. Он уже поднялся на ноги, отряхивает землю с рук об одежду. Яркий знак Энефрет блестит на его шее, приковывая взгляд. — Почему не договорились с ней, почему не попросили?

Он подступает к Мастеру, сжимая кулаки. Снова думает о своей сестре, о своей матери — я вижу это, я знаю это.

— Энефрет сама решает, когда взять или дать, — качает головой Мастер.

Цилиолис рычит — я на самом деле слышу рычание. Он уже возле Мастера. Мне кажется, он готов ухватить его за грудки и встряхнуть — как следует, чтобы загремели старые кости, обтянутые сухой плотью. Остальные маги торопливо обступают их, готовые прийти старику на помощь.

— Тогда почему она не забрала магию раньше? — выкрикивает Цилиолис. — Почему позволила случиться всему этому?

Он обводит пространство вокруг себя рукой, и маги расступаются, словно боятся ненароком коснуться его. Может, так и есть. Знак Энефрет сделал его другим. Не просто магом, как сделал меня не просто сыном Мланкина — я вижу это в их взглядах, которые скользят по мне иначе, чем раньше. Некоторые едва ли не со страхом. Некоторые с завистью. Какие-то с благоговением.

Но никто больше не смотрит на меня свысока.

— Моя мать умерла из-за магии. Моя сестра едва не лишилась из-за магии жизни. Шесть Цветений долину поливают кровью и удобряют пеплом, — говорит Цилиолис. — Почему сейчас? Почему не тогда, когда Мланкин отдал приказ стереть магию с лица земли?

Его слова бьют в цель, крошечное колесо на шее сияет все ярче. Маги сглатывают, отводят взгляды, опускают головы. Каждый из них наверняка лишился кого-то за эти шесть Цветений. Энефрет могла бы избавить их от потерь, но она не сделала этого. Ждала до этой ночи.

— Почему? — спрашивает Цилиолис седого мага, и я тоже спрашиваю вместе с ним.

Почему Энефрет позволила стольким умереть? Почему этот день, эта ночь, это время и место?

Маг смотрит на меня так долго, что и остальные переводят взгляды. Я сжимаю руки в кулаки и тоже смотрю на них, чувствуя, как пульсирует в такт сердцу колесо Энефрет на коже. Знак, который делает меня причастным к тому, что творится. Даже если я не знаю, что именно творится и зачем.