Механика небесной и земной любви - Айрис Мердок

Блейз уже перестал ощупывать свой глаз, на который, кстати сказать, пришлась вся сила удара сумочкой и который после этого окончательно заплыл, вздулся и полиловел. Второй, здоровый глаз Блейза неотрывно смотрел на Эмили, рот был плотно сжат – странно, но это трогало ее больше, чем любая самая нежная улыбка. Сошли в Паддингтоне, так же молча, не сговариваясь, направились к скамейке возле газетного киоска, сели. Время, вероятно, близилось к полуночи. Под величественными чугунными арками, воздвигнутыми некогда Исамбардом Брунелом[19], было пустынно. Кое-где по платформе разгуливали бессонные вокзальные голуби, без особой надежды поклевывая мятые конфетные обертки. Неподалеку дремал бродяга, с головой заползший внутрь своего обтрепанного пальто; над воротником торчало лишь несколько спутанных прядей. В огромном, ярко освещенном вокзале царили ночь и пустота. Эмили вытянула ноги и начала через прореху на коленке сцарапывать запекшуюся кровь. От счастья и определенности у нее кружилась голова. Она готова была сидеть так рядом с Блейзом, не глядя на него, не прикасаясь к нему и не говоря ни слова, хоть до утра, хоть еще много дней и недель подряд.

Блейз наконец заговорил.

– Мы с тобой как двое горемычных малюток в лесу из той баллады, да?

– Да, – сказала Эмили. – И голуби сейчас понатащат конфетных оберток и укроют нас, чтобы мы не замерзли.

Ей хотелось смеяться и смеяться не переставая, но голос ее лишь едва заметно дрогнул. Любовь вцепилась в нее мертвой хваткой, она трясла ее, как терьер пойманную крысу. Мощный электрический поток хлынул, как раньше, между нею и Блейзом, переполняя ее сознанием неизбежности и правоты.

– Ничего не поделаешь, – сказал Блейз. – Так уж у нас с тобой получилось.

– Надеюсь, ты понимаешь, что у нас с тобой получилось, – все еще не глядя на него, сказала Эмили.

– Да.

– Ты понимаешь, что тебе придется выбирать.

– Да.

– И ты уже выбрал.

– Да.

Она наконец повернулась лицом к Блейзу, но не дотрагивалась до него.

– Понимаешь, Эдгар прав. – Блейз заговорил отстраненно-аналитическим тоном, отчего Эмили вдруг охватило страстное желание. – Это только с виду все выглядело правильно и благородно, а на самом деле все насквозь пронизано ложью – долго так не могло продолжаться. И не обязательно было бить меня сумкой в глаз, чтобы я это понял. Хотя стукнула и стукнула, я даже рад. Но я понял еще там, в гостиной. Думаю, мне просто нужен был маленький разговор на повышенных тонах. И я все увидел.

– Значит, мы вместе это увидели, – сказала Эмили. – Я увидела, что я должна заставить тебя сделать выбор. Ну и все-таки спрошу, для полной ясности: а ты что увидел?

– Я увидел то, что знал всегда, – сказал Блейз. – Ты – моя правда. Ты моя правда, ты моя жизнь. Только около тебя я могу быть собой. Мне надо было довериться своей любви с самого начала, но я все мялся и тянул – сначала из трусости, а потом уже довериться любви оказалось не так-то просто, и я начал убеждать себя, что все изменилось. Ничего не изменилось, да это и невозможно – я мог бы сразу догадаться, это же моя профессия. Но пока я не открылся Харриет, я будто был в каком-то оцепенении, ни черта не соображал.

– А теперь ты свободен.

– Да, теперь я свободен.

– И ты мой. Совсем мой. Навсегда. Навеки. Это твой выбор.

– Да, это мой выбор.

– Если когда-нибудь ты откажешься от этих своих слов, – сказала Эмили, – я убью тебя. Без ссор, без слов. Просто убью.

– О моя царица… – пробормотал он.

Несколько минут спустя они обнявшись сидели в такси, на заднем сиденье. Такси направлялось в Патни.

Монти проснулся с ощущением страха. В первую минуту он не мог сообразить, где он и почему. Он лежал на полу в гостиной, укрытый одеялом, под головой подушка. Из окна лился странный свет: полная луна только что взошла над садом и теперь медленно, торжественно плыла по глянцевому темно-синему небу. Наверное, это его и разбудило. Да, но почему он спит на полу? Он поднялся, зажег лампу – и наконец вспомнил. Худ-хаус, Эдгар, Дэвид. В комнате никого не было. Интересно, кто подложил ему под голову подушку, кто укрыл одеялом? И что подумал Дэвид, когда, проснувшись среди ночи, обнаружил, что рядом, обняв его за шею и уложив голову ему на плечо, спит Монти? Монти взглянул на часы: уже три.

Он направился на кухню, не совсем понимая зачем. Может, он голоден? Как будто нет. Хочет выпить? Тоже нет. Болит голова, сообразил наконец Монти; проглотил две таблетки аспирина и выпил стакан воды. Со стороны Худ-хауса послышался собачий лай. Монти вышел через кухню во двор, немного постоял на газоне, сверкающем капельками росы, – в лунном свете она смахивала на иней. В Худ-хаусе, должно быть, все уже спят, подумал он. Ночью собаки часто лают просто так, без причины. Монти побрел в сторону фруктового сада, оставляя темный след в морозно-голубоватой росе. По обе стороны от тропинки стояла высокая трава с бледными дрожащими колосками, впереди между деревьями был виден свет. Это в Худ-хаусе на первом этаже, понял Монти. На кухне и, кажется, в гостиной. Возле зарослей наперстянки он шагнул к забору.

Забор был деревянный, невысокий, от силы футов пять, с двумя поперечинами со стороны сада, – человеку более или менее трезвому забраться на него было проще простого. Но не успел Монти поставить ногу на нижнюю поперечину, как примолкшие было собаки снова подняли лай и со всех ног бросились наперехват нарушителю. Теперь Монти сидел на заборе верхом, вся свора злобно лаяла и рычала внизу, а Аякс подпрыгивал к самым его лодыжкам, явно входя в раж. При таком раскладе Монти счел за лучшее поскорее спрыгнуть вниз.

– А ну пошли вон! – грозно, как только мог, прикрикнул он. – Я сказал, прочь от меня!

Собаки отскочили, но тут же снова подступили почти вплотную и не отставали уже ни на шаг. Так, в сопровождении рычащей свиты, подняв руки как можно выше и поддерживая дипломатичный разговор («Ну все, хватит уже, хватит, вы же меня знаете, я не грабитель, ну вот и славно, хорошие собачки!..» – и далее в том же духе), Монти быстрым шагом приближался к дому. Дипломатия помогла, обошлось без собачьих клыков, а когда Монти добрался до двери, собаки даже немного приотстали – все, кроме Ерша, недоброе ворчанье которого явно означало, что вчерашний пинок не забыт.

В кухне никого не было. Монти двинулся вдоль стены дома к незашторенным окнам гостиной, свет из которых лился на ажурный куст ракитника и нежно-зеленую в электрическом освещении скумпию. Монти подошел к окну и заглянул внутрь. Глазам его представилось странное зрелище. Эдгар и Харриет, видимо увлеченные разговором, ходили из конца в конец гостиной; Харриет опиралась на руку Эдгара. Дойдя до двери, они тут же разворачивались и шли в противоположную сторону. По размеренности их движений было ясно, что они маршируют так уже давно; Монти даже показалось, что на толстом индийском ковре образовалась тропинка из их следов. Харриет все время указывала рукой в сторону сада, явно излагая какие-то соображения по поводу собачьего лая. Вид у нее был, на взгляд Монти, несколько фантастический: на плечах длинная кашемировая шаль, платье, лишенное пояса, волочится по полу наподобие мантии. Ее длинные блестящие волосы свободно струились по спине (раньше Монти не приходилось видеть ее с распущенными волосами), отчего она выглядела, несмотря на усталость и бледность, гораздо моложе. В этой своей мантии, простоволосая, она была очень похожа на жрицу или прорицательницу. Всклокоченный Эдгар, в порванном пиджаке, без галстука и с печатью бессонной ночи и выпитого виски на челе, сутуло тащился рядом, словно выслушивая наставление. Сократ, внимающий речам Диотимы[20].