Фома Гордеев - Максим Горький

— Можно возвратиться к началу разговора?

— Пожалуйста! — кратко разрешил Тарас.

— Ты сказал — я не поняла — как это? Я спросила:

«Если всё это утопии, по-твоему, если это невозможно...мечты... то что же делать человеку, которого не удовлетворяет жизнь?»

Ее глаза с напряженным ожиданием остановились на спокойномлице брата. Он взглянул на нее, повозился на кресле и, опустив голову, спокойнои внушительно заговорил:

— Надо подумать, из какого источника является неудовлетворенностьжизнью?.. Может быть, это от неумения трудиться... от недостатка уважения ктруду? Или — от неверного представления о своих силах... Несчастие большинствалюдей в том, что они считают себя способными на большее, чем могут... А междутем от человека требуется — немного: он должен избрать себе дело по силам иделать его как можно лучше... Нужно любить то, что делаешь, и тогда труд — дажесамый грубый — возвышается до творчества... Стул, сделанный с любовью, всегдабудет хороший, красивый и прочный стул... И так — во всем... Ты почитайСмайльса — не читала? Очень дельная книга... Здоровая книга... Леббока «Радостижизни» почитай... Вообще помни, что англичане самая трудоспособная нация, чем иобъясняется их изумительный успех в области промышленной и торговой... У нихтруд — почти культ... Высота культуры всегда стоит в прямой зависимости отлюбви к труду... А чем выше культура, — тем глубже удовлетворены потребностилюдей, тем менее препятствий к дальнейшему развитию потребностей человека...

Счастье — возможно полное удовлетворение потребностей...Вот... И, как видишь, счастье человека обусловлено его отношением к своемутруду...

Тарас Маякин говорил так медленно и тягуче, точно ему самомубыло неприятно и скучно говорить. А Любовь, нахмурив брови и вытянувшись понаправлению к нему, слушала речь его с жадным вниманием в глазах, готовая всёпринять и впитать в душу свою.

— Ну, а ежели человеку всё противно?.. — заговорил Фома.

— Что именно противно? — спросил Маякин спокойно и невзглянув на Фому.

Тот наклонил голову, уперся руками в стол и так, быком,продолжал изъясняться:

— Всё — не по душе... Дела... труды... люди... Ежели,скажем, я вижу, что всё — обман... Не дело, а так себе — затычка... Пустоту душизатыкаем... Одни работают, другие только командуют и потеют... А получают заэто больше... Это зачем же так? а?

— Не могу уловить вашу мысль!.. — заявил Тарас, когда Фомаостановился, чувствуя на себе пренебрежительный и сердитый взгляд Любови.

— Не понимаете? — с усмешкой посмотрев на Тараса, спросилФома. — Ну... скажем так: едет человек в лодке по реке... Лодка, может быть,хорошая, а под ней все-таки глубина... Лодка — крепкая... но ежели человекглубину эту темную под собой почувствует... никакая лодка его не спасет...

Тарас смотрел на Фому равнодушно и спокойно. Смотрел, молчали тихо постукивал пальцами по краю стола. Любовь беспокойно вертелась на стуле.Маятник часов глухим, вздыхающим звуком отбивал секунды. И сердце Фомы билосьмедленно и тяжко, чувствуя, что здесь никто не откликнется теплым словом на еготяжелое недоумение.

— Работа — еще не всё для человека...— говорил он скореесебе самому, чем этим людям. — Это неверно, что в трудах — оправдание...Которые люди не работают совсем ничего всю жизнь, а живут они лучше трудящих...это как? А трудящие — они просто несчастные лошади! На них едут, они терпят...больше ничего!.. Но они имеют пред богом свое оправдание... Их спросят: «Вы длячего жили, а?» Они скажут: «Нам некогда было думать насчет этого... мы всюжизнь работали!» А я какое оправдание имею? И все люди, которые командуют, чемони оправдаются? Для чего жили? А я так полагаю, что непременно всем надотвердо знать — для чего живешь.

Он помолчал и, вскинув голову, воскликнул глухим голосом:

— Неужто затем человек рождается, чтобы поработать, денегзашибить, дом выстроить, детей народить и — умереть? Нет, жизнь что-нибудьозначает собой... Человек родился, пожил и помер — зачем? Нужно сообразить —зачем живем? Толку нет в жизни нашей... — Потом — не ровно всё — это сразувидно! Одни богаты — на тысячу человек денег у себя имеют... и живут бездела... другие — всю жизнь гнут спину на работе, а нет у них ни гроша... Амежду тем разница в людях малая... Иной— без штанов живет, а рассуждает так,ровно в шелки одет...

Охваченный своими мыслями, Фома долго бы излагал их, ноТарас отодвинул свое кресло от стола, встал и со вздохом негромко произнес:

— Нет, спасибо!.. Больше не хочу... Фома круто оборвал своюречь и повел плечами, с усмешкой взглянув на Любовь.

— Откуда это ты набрался такой философии? — спросила онанедоверчиво и сухо.

— Это не философия... Это... наказание! — вполголоса сказалФома. — Открой глаза и смотри на всё — тогда это само в голову полезет...

— Вот кстати. Люба, обрати внимание, — заговорил Тарас, стояспиной к столу и рассматривая часы, — пессимизм совершенно чужд англосаксонскойрасе... То, что называют пессимизмом Свифта и Байрона, — только жгучий, едкийпротест против несовершенства жизни и человека... А холодного, рассудочного ипассивного пессимизма у них не встретишь...

Затем, как бы вдруг вспомнив о Фоме, он обернулся к нему,заложил руки за спину и, дрыгая ляжкой, сказал:

— Вы поднимаете очень важные вопросы. Некоторые считают ихдетскими... Если они серьезно занимают вас— вам надо почитать книг... В них вынайдете немало ценных суждений о смысле жизни... Вы — читаете книги?

— Нет! — кратко ответил Фома. — Не люблю.

— Но однако они могли бы кое в чем помочь вам...— сказалТарас, и по губам его скользнула улыбка...

— Если люди помочь мне в мыслях моих не могут — книги иподавно!.. угрюмо проговорил Фома.

Ему стало скучно с этим равнодушным человеком. Он хотел быуйти, но в то же время ему хотелось сказать Любови что-нибудь обидное об еебрате, и он ждал, не выйдет ли Тарас из комнаты. Любовь мыла посуду; лицо у неебыло сосредоточенно и задумчиво, руки двигались вяло. Тарас, расхаживая покомнате, останавливался пред горками с серебром, посвистывал, щелкал пальцамипо стеклу и рассматривал вещи, прищуривая глаза. Фома, заметив, что Любовьнесколько раз вопросительно, с неприязнью и ожиданием взглянула на него, понял,что он стесняет ее.

— Я у вас ночую...— сказал он, улыбаясь ей. — Надо мнепоговорить с крестным. Да и скучно дома одному.

— Так ты поди, скажи Марфуше, чтобы она приготовила тебепостель в угловой...— торопливо посоветовала Любовь.

— Могу...

Он встал и вышел из столовой. И тотчас же услыхал, что Тараснегромко спросил сестру о чем-то.

«Про меня, — подумал он. Вдруг в голове его мелькнула злаямысль: — Послушать, что скажут умные люди...»