Балтийцы (сборник) - Леонид Павлов

Целыми днями работают пушки на миноносце «Дерзкий». С другими судами отряда, стоя на позиции у городка Геническ в Азовском море, он обстреливает волны красных, наступающих на редкие цепи белых. Массами, с красными знаменами, бросается в атаку красная кавалерия. В несчетный раз несется ей навстречу поредевшая кубанская конница. Бьются отцы с сыновьями, братья с братьями, жестоко, беспощадно. Расходятся. Миноносец бьет по отходящим, летят вверх кони, люди, красные тряпки. С дальномером слился сигнальщик, мальчик, ялтинский гимназист.

При удачном попадании он приплясывает, радостно кричит: «В самую гущу, еще, еще, господин лейтенант!.. Два больше, один влево, огонь… беглый огонь…»

Нет смены у белых бойцов. Оставляя Геническ, потянулись казачьи части на Арабатскую Стрелку. Дальше – Керчь. Окровавленный, изнемогший от борьбы, плелся сзади красный шакал. Страшно огрызался уходящий «Белый Клык».

Ушел и миноносец. В Керчи город с берега перебирался в город на воде. Великий исход. Уходили в неизвестность, не переставая верить в Единого Бога, в высшую справедливость. Оставляли Родину, теряли близких, ломали жизнь, но уходили. С ними уходила и их белая радость. Казак снимал седло, уздечку, гладил и целовал верного друга, не оглядываясь уходил на корабль. Или звучал одинокий, сухой выстрел. Быть может, так было лучше…

Матери прижимали детей к груди, с застывшим ужасом в глазах вступали на палубу корабля. Не знали, где их мужья, отцы, братья, куда идут, но… уходили…

Мужчины, воины, с немой тоской смотрели на берег, уже ставший чужим. Не знали, но чувствовали, что уходят навсегда. Но… уходили…

А корабли вливали все новых и новых пришельцев, наполнялись до предела и тяжело выходили в море. Проходили мимо миноносца. С них что-то кричали, звали, плакали, просили. Воды, воды, пить…

Так шли дни и ночи. Море смирилось перед высшей волей. Спокойное, застывшее, оно открыло свою широкую дорогу. Склонилось перед невиданным горем.

Настало утро, когда рейд опустел. Жуткое молчание придавило город. Только брошенные кони бродили по берегу моря, по улицам, голодные, призывно и тоскливо ржали. Враг подошел вплотную к окраинам, притаился, ждал.

А миноносец все не уходил. Узкая сходня еще связывала его с родным берегом. Тонкая, роковая ниточка. Он вздрагивал, парил. Ходил на швартовах, просил: «Пусти, скорее, давай побежим, все уже ушли, я догоню, скорее, бежим…»

Но тот, кого просил миноносец, молчал. Уже долго, долго стоял командир у сходни, на корме, вглядываясь в застывший город, что-то слушал, чего-то ждал. Около него стояли офицеры, толпилась сзади команда, все молчали, будто боялись нарушить эту тишину, порвать тонкую, едва звенящую струну, оторваться.

Из-за недалеких портовых бараков и сараев как-то бесшумно, по пыли, выплыл красный разъезд. Увидя миноносец, он на момент опешил. Потом круто повернул и застучал дробной рысью, скрывшись за углом.

Тогда командир очнулся.

«Убрать сходню», – тихо, нехотя, приказал.

И когда рукоятки машинного телеграфа остановились на «Малый вперед», резкой, рвущей болью прозвучал сигнальный звонок в машинном отделении. «Дерзкий» чуть вздрогнул, вздохнул мощной грудью, чуть осел на корму и, подняв могучими винтами под себя воду, оторвался от родного берега навсегда…

* * *

Нефти не хватало на переход. Русскую нефть русским кораблям выдавали англичане в те страшные дни. Они были победителями. Они, как и другие «союзники», не забывали старое правило, что победителем является тот, кто сумеет вовремя и со спокойной совестью поразить своего союзника черной неблагодарностью. Поразили умело и решительно.

В море миноносец ожидали ледокол и маленький тральщик «Альбатрос». Ледокол взял на буксир «Дерзкий», а он, в свою очередь, взял на буксир «Альбатрос». Потянулись грустной стайкой перелетных птиц в туманную даль, к далекому Босфору. Лишь несколько чаек долго провожали корабли. Выбрасывая вперед по очереди то одно, то другое крыло, они отставали, вылетали вперед, что-то жалобно и пронзительно кричали, просили, звали, потом устали, повернули и скрылись в наступавшем мраке. Они улетели домой. У них был дом.

С заходом солнца начался шторм. Пришел он быстрый, неистовый, во всем величии беспощадной ярости своей. Всю ночь, напрягая свои небольшие силы, боролся с ветром и волнами ледокол. Всю ночь боялись, что вот-вот лопнут буксирные тросы и корабли растеряют друг друга в хаосе беснующейся бури. Серое, со свинцовыми штормовыми облаками, низко-низко несущимися над волнами, с белыми гребнями огромных валов, со свистом холодного, пронизывающего до костей ветра, неприглядное настало утро 6 ноября. С восходом невидимого солнца шторм удвоил свои силы. На «Дерзком» и «Альбатросе» подымали пары. Не выдержав страшного напряжения трос с ледокола, лопнул, как тонкая ниточка. Едва справлялись со страшной качкой. Передав сигналом «Не могу держаться», ледокол ушел, стремясь укрыться под Анатолийским берегом. Миноносец вступил под свои пары, дал ход машинам на несколько недолгих часов, а там, дальше, опять беспомощность, неизвестность…

Маленький, взлетающий, как поплавок на огромных волнах, временами исчезая со своей тонкой трубой и мачтами, подкрался к борту миноносца «Альбатрос». Он не мог выдержать испытание и экипаж покидал его. Два корабля подошли на мгновение, друг к другу, и 12 человек перелетели на падающую вниз палубу миноносца. «Дерзкий» отпрянул от гибнущего товарища. Долго еще маячили мачты брошенного кораблика, пока не спустилась глухая завеса над неизвестной судьбой его.

Черная кровь в жилах миноносца исчезла. Люди с болью отошли от мертвых машин. Рулевой оставил рукоятки штурвала. Миноносец, дрожа, покатился под ветер и стал лагом к волне. Из радиотелеграфной рубки вырвался и полетел в эфир сигнал бедствия – «С.О.С».

А потом потянулись бесконечные минуты, часы, дни. Время остановилось. Длинный, узкий, стальной, со своими новейшими скорострельными орудиями, с минными аппаратами, с мощными турбинами и машинами, с сетью сложнейших вспомогательных механизмов, но лишенный питания, дающего жизнь, прекрасный корабль стал мертвой игрушечкой вечно живой, могучей стихии. Тогда кучка людей, отрезанная от мира на этом стальном островке, повинуясь извечному инстинкту и суровой выучке, начала бороться за свою жизнь. На корабле были беженцы, женщины, дети, офицеры и их семьи. Их плотно закрыли, спрятали в кают-компании и офицерских каютах. В Керчи, в последний момент, взяли на борт 50 человек отставших, заблудившихся калмыков. Страдая от качки, все они стремились из нижних помещений на палубу, их гнали обратно, ужас был написан в их раскосых глазах. Миноносец лег всем бортом, волна перекатилась через палубу, и несколько красных лампас, мелькнув в воздухе, скрылись в поглотившей их бездне.

«Бачка, бачка, бачка…» – что-то просили дети степей.

С борта на борт переваливался миноносец. Уходил под воду машинными кожухами и ложился на хаос волн. Через него перекатывались потоки воды, он дрожал, стонал всеми своими скреплениями, но неизменно вставал, выпрямлялся и снова беспомощно падал на другой борт. Внутри страдали от качки пассажиры. Команда сбилась в своих помещениях. В кочегарках мочили паклю в нефти, зажигали, дым вырывался жалким черным облаком из трубы и, не достигая цели, разорванный на мелкие клочья, исчезал в мутной мгле. Мучительный, бесконечный, полный неизвестности, тянулся день 6 ноября 1920 года.