Столетняя война - Эжен Перруа

Этот памятник административной мудрости постигла плачевная судьба всех слишком запаздывающих реформ. Изданный под нажимом восставших, кабошьенский ордонанс воспринимался как дело рук одной партии; не было единства действий, необходимого для проведения его в жизнь. Волнения парижских мясников, которых подстрекал герцог Бургундский, не прекращались до конца мая. Мятежники вели себя по-прежнему, хватали подозрительных, чинили произвольные расправы. Умеренные горожане испугались. Искусно направляемые Жаном Жювенелем, бывшим хранителем должности купеческого прево и королевским адвокатом, они сблизились с дофином и помогли ему завязать в Понтуазе переговоры с принцами, завершившиеся в конце июля мирным договором. 4 августа Людовик Гиенский триумфально проехал по улицам столицы к ярости мясников, которые не смогли взять ратушу; 23 августа, чувствуя, что его игра проиграна, Иоанн Бесстрашный тщетно попытался увезти короля, а потом покинул столицу, куда вернется только через пять лет. 1 сентября герцог Орлеанский и другие принцы его группировки приехали в Париж; 5 сентября на торжественном заседании парламента в присутствии короля они добились отмены реформаторского ордонанса на том основании, что он был навязан королю без обсуждения на Совете и без рассмотрения парламентом.

Отныне группировка арманьяков торжествовали победу. Ставленники кабошьенов, друзья герцога Бургундского в свою очередь познали суровость изгнания, заключения в тюрьму, конфискации, а то и смерти. Сторонники принцев занимали их места и захватывали имущество. Карл д'Альбре вновь получил меч коннетабля, который после его смерти на поле битвы под Азенкуром достанется грозному графу д'Арманья-ку. Гасконские банды последнего теперь контролировали столицу и железной рукой поддерживали порядок. «Собор веры» под председательством епископа Парижского, испытав влияние ораторского мастерства Жерсона, согласился осудить апологию тираноубийства Жана Пти как еретическую и этим аутодафе очистил репутацию покойного герцога Орлеанского. Все возвращалось к былому порядку, верней, к беспорядку. Монархию вновь грабили и обирали как раз те, кому полагалось ее оберегать. Этот самый момент и выбрали правители Англии, чтобы двинуться на завоевание Французского королевства.

В то время, когда Штаты Лангедойля обсуждали в Париже возможность возобновления войны, смерть Генриха IV в марте 1413 г. возвела на английский престол его старшего сына Генриха V, молодого человека двадцати четырех лет. При новом короле война стала почти неминуемой.

Военные успехи второго суверена Ланкастерской династии, его ранняя смерть на вершине беспрецедентной славы подняли его во мнении потомства очень высоко, может быть, даже слишком. По своеобразной иронии судьбы первый король Англии, у которого в жилах текла хоть какая-то доля английской крови, который начал требовать составления некоторых актов его канцелярии на английском языке, был именно тем человеком, кому едва не удалось наконец осуществить мечту его предшественников Плантагенетов и надеть себе на голову обе самые престижные короны Западной Европы. Чтобы добиться успеха там, где потерпел неудачу Эдуард III, почти с теми же силами, требовались выдающиеся качества, которыми Генрих V, конечно, не был обделен. Позже его станут упрекать, что молодость он провел в распутстве, плохо вяжущемся с подчеркнутым благочестием этого суверена. А молодость его во всех отношениях была столь же бурной, сколь и раскрывала сущность его характера: суровый боевой опыт в уэльских походах и жажда власти, ради которой он был готов на все. Когда с 1408 г. Генрих IV почувствовал, что ослаб от болезни, наследный принц, заставляя вспомнить о необузданном властолюбии детей Генриха II Плантагенета[111], вышел на первый план, собрал сторонников, объединился против отца со своими дядьями Бофорами. Он жаждал сказать в политике свое слово, подталкивал страну у союзу с Бургундцем, порицая отправку подкреплений арманьякским принцам. Как-то осенью 1411 г. он даже потребовал, чтобы отец отрекся от престола в его пользу. Такое нетерпение, с трудом сдерживаемое, уже обличало принца, уверенного в себе, в своих силах, равно как и в своем праве. Встав у власти, он обнаружил и другие черты. Доблестный полководец, он вместе с тем, как его предок Эдуард I и как великие Плантагенеты, был бюрократом и любителем порядка, хорошим администратором, суровым судьей. Это опасный противник для Франции, целиком расколотой на партии, и для Европы, которой правили марионетки. Тем более опасный, что его таланты сочетались с неприятными чертами характера. Его лицемерное ханжество, двоедушие, стремление показать, будто он служит закону и карает за проступки, когда на самом деле лишь удовлетворяет свои амбиции, жестокость его мести — все это предвещало новые времена. Генрих — плоть от плоти своего века, века итальянских тиранов и Людовика XI, в то время как от королей-рыцарей, чье наследие он принимает или чьи планы берется осуществлять, его отделяло тысяча лье.

На его островной политике мы долго задерживаться не будем. От своих английских подданных Генрих ждал прежде всего необходимой поддержки в осуществлении своих континентальных амбиций. Поддержание порядка и военные приготовления — вот к чему теперь годами будет сводиться внутренняя политика Англии. Страна, уставшая от смут, позволила энергичному королю руководить собой. Когда он сломил последние поползновения к бунту, воцарилось полное спокойствие. Его восшествие на престол — сигнал к самому последнему восстанию, поднятому уцелевшими приверженцами Ричарда II, которых возглавил простой рыцарь, преследуемый за симпатии к лоллардам, — Олдкастл. Когда после романтических приключений Олдкастла наконец схватят и казнят, порядка более уже не нарушит ничто. Самое показательное — это легкость, с какой страна пошла на новые жертвы, позволила возложить на себя изнурительные военные расходы. Если Генриху IV организация уэльских походов стоила немыслимых трудов, то его преемник в подготовке новой экспедиции на континент серьезных затруднений не испытывал. Реформировать законодательство было незачем — хватило и существующей организации, подкрепленной лишь авторитетом популярного суверена. Он умел возбудить общественное мнение против вероломных французов и настроить его в пользу своих завоевательных устремлений; в ноябре 1414 г. парламент легко согласился вотировать крупные субсидии, которых от него потребовали. Набор наемников, феодального оста, формирование пехотных отрядов при помощи призывных комиссий, складирование боеприпасов и провианта в портах на Ла-Манше, реквизиция кораблей произошли довольно быстро. Когда летом 1415 г. дело дошло до разрыва перемирия, Генрих уже сформировал солидную армию, более многочисленную, чем армии Эдуарда III: она насчитывала около двенадцати тысяч человек — по тем временам численность немалая.