Богиня маленьких побед - Янник Гранек

Я широко распахнула объятия, копируя нетерпеливого продавца недвижимости, и показала Лили гостиную. Новую мебель нам покупать не пришлось, у нас ее и так было более чем достаточно. Курт жаловался, что в доме, в отличие от Европы, не было передней: эта американская привычка не вязалась с его запросами касательно личного пространства. Я, со своей стороны, на этот раз примирилась со здешним прагматизмом: передняя была бы лишь пустой тратой места. В нашем распоряжении оказалось две спальни: было от чего напустить на себя горделивый вид. У меня в голове роились самые разнообразные проекты: мне хотелось отделить часть большой комнаты и оборудовать ее под столовую, а за кухней соорудить отдельный кабинет. В этом случае никто не будет возмущаться моей бесконечной суетой. Лили слушала мою болтовню с улыбкой, которую сумела сохранить со времен безоблачной юности.

– Я так за тебя счастлива, Адель! Наконец-то ты сможешь принимать у себя гостей. До этого тебе слишком часто приходилось оставаться одной.

– Ты же знаешь Курта. Он не любит всей этой светской возни.

– Тем не менее он должен признать, что между заточением и вечным праздником существуют и промежуточные состояния.

– В таком возрасте его уже не изменишь. Мы могли бы надеяться и на большее. Но Курт не Оппенгеймер, тот, по меньшей мере, умеет с выгодой использовать свои способности.

– Слава, Адель, это еще не все. А тем более деньги.

– Кому-нибудь другому рассказывай.

Лили слегка нахмурилась. В моем случае за фасадом «солидной дамы» скрывался лик представительницы венского пролетариата. Я хоть и не работала никогда на заводе, зато без конца демонстрировала ножки, а это если и не то же самое, то, по меньшей мере, нечто очень похожее. Положение, которого добились Оппенгеймеры, вызывало в моей душе зависть. Они со своими двумя детьми жили на Олденлейн, в двух шагах от ИПИ, в огромном доме, состоящем из восемнадцати комнат. И все это благодаря доходам, которые приносила кипучая и разносторонняя деятельность Роберта. Будущее Китти, таким образом, было обеспечено, и теперь она боролась со скукой с помощью занятий садоводством да джин-тоника. Эта женщина забросила все свои занятия и стала изображать из себя владелицу замка в имении, слишком для нее огромном. Все эти смачные подробности я выведала у секретарши Курта. «Оппи» был четвертым мужем Китти: перед этим она уже пробовала связать свою судьбу с музыкантом, политиком и рентгенологом. Предпоследним стал борец за коммунистическую идею, сложивший голову в Испании. Мне было очень интересно, как Роберт, во время войны работавший на правительство США, мог со всем этим уживаться.

– Пойдем посмотрим кухню. На мой взгляд, она слишком современная, но у меня на этот счет есть кое-какие мыслишки. Хочу превратить ее в Bauernstube[92]. С камином, дровами, чтобы было тепло, как у нас на родине.

Хотя мой язык и не мог отказать себе в порочном удовольствии пересудов и сплетен, общение с Оппенгеймерами доставляло мне удовольствие. Роберт возглавил ИПИ в 1946 году, вскоре после закрытия проекта «Манхэттен». Благодаря своим работам, равно как и связям в среде военных и политиков, в возрасте сорока двух лет он стал весьма влиятельным человеком. За маской ледяной надменности в этом человеке скрывалось опасное очарование, чему немало способствовал ярлык «создателя бомбы». Как и Курт, он отличался болезненной худобой и изможденным лицом: ни дать ни взять, аскетичный пастор с внушающим тревогу взором. Его светло-голубые глаза, казалось, сначала расчленяли душу, а потом переходили к анатомии. Окружающие называли его неутомимым трудягой, которому незнакомо такое понятие, как «сон». Жена тоже заставляла его принимать пищу – кроме этого, между нами практически больше не было ничего общего, потому как Роберт, в отличие от Курта, мог быть весельчаком. Я никогда не видела его без сигареты в уголке рта, не успевая докурить одну, он от нее же прикуривал другую, тем самым будто демонстрируя неистощимость запасов своего внутреннего горючего. Если Курт был необщительным молчуном, то Роберт воплощал собой лидера, предводителя, человека, наделенного властью и верного данному слову, способного справиться с любой задачей, даже выходящей за рамки его компетенции, то есть ядерной физики. Он вынашивал амбициозные планы превратить ИПИ в многопрофильную команду, рекрутируя не только математиков и физиков, но и ученых, работающих в других отраслях науки. В отличие от его предыдущей вотчины, лаборатории в Лос-Аламосе, чистокровные рысаки Института, такие как мой муж или Эйнштейн, предпочитали галопировать в одиночку. И не всегда в одном и том же направлении.

– В саду я посадила камелии. Хочу построить фонтан, а может, даже беседку, почему бы и нет? Будем с тобой пить там чай. Как истинные дамы! Кстати, насчет дам, может, по коктейлю?

– Не гони лошадей, Адель. Давай сначала по бокалу мартини.

Лили была права: я и так уже хватила лишку. Мне было до смерти страшно принимать гостей. По сравнению с Лили, Китти и всеми этими Дороти, с самого детства вращавшихся в научной среде, мои вкусы слишком отдавали деревенщиной, и я прекрасно это знала. Но других в моем распоряжении не было. К чему мне слепо копировать убранство аристократического особняка. Этот дом, в их глазах странный, если не сказать убогий, был моим пристанищем, миром, созданным по моему собственному образу и подобию. И я не стану за него ни перед кем извиняться, пусть даже мне придется выпить пару лишних стаканчиков спиртного, чтобы выглядеть перед ними гордо и достойно. Не обращая внимания на протесты Лили, я приготовила нам по бокалу крепкого мартини, и мы стали его медленно потягивать, глядя на приятелей, прохаживавшихся в глубине сада.

– Как себя чувствует Альберт? Мне кажется, что после операции он выглядит усталым. И, как всегда, слишком много работает.

– Переутомление он скрывает под маской юмора. Как-то раз подарил мне фотографию, снабдив ее такой надписью: «Как жаль, что вы не можете провести со мной ночь!».

– Ты и так уже заделалась его шофером. Постарайся не поддаться его замшелому шарму!

– Альберт мне как отец.

– И все равно: береги задницу.

Я показала Лили язык, пародируя другой снимок физика, успевший обойти весь мир[93]. Сей почтенный ученый не чурался высказывать фривольные мысли. Как-то раз, когда собравшиеся за столом гости заговорили о сексе в самых сдержанных, на его взгляд, выражениях, он заявил: «Всех дел-то две минуты, не более того!» Курт тогда чуть в обморок не упал. Альберт презирал лицемерие условностей, как и брак, по его убеждению, несовместимый с человеческой природой. Я его понимала, но если мы с Куртом не смогли воплотить в жизнь этот постулат, то Эйнштейн сумел сохранить свою личностную свободу, одновременно окружив себя теплом домашнего очага. Суть некоторых принципов весьма относительна.