Ястреб халифа - Ксения Медведевич

Хасан ибн Ахмад сидел по правую руку от Тарика. Нерегиль проснулся на следующий день после того, как его привезли к Исбилье. Рассказывали, что эмир верующих пробудил его, положив руку на лоб. Халиф приказал: «Встань и сражайся, Тарик!» И Тарик открыл глаза и отправился исполнять приказ своего повелителя.

Глядя на своего командующего, ибн Ахмад невольно ежился. Под затянутым дымкой неярким утренним солнцем одетый в черное Тарик выглядел как задержавшийся после кровавой пьянки ночной охотник-кутруб: бледный, с темными кругами под глазами. А в глазах не наблюдалось никаких чувств, даже ненависти, – и это-то пугало больше всего. Холодные, пустые, льдисто-серые – их взгляд рассеянно переходил с одной резной деревянной арки галереи на другую. На фризах были вырезаны крохотные гримасничающие мордочки – но даже любопытство не отражалось на мраморно-бледном лице командующего.

Получив известие о выезде посольства, Тарик спросил:

– Хасан, что бы ты предложил сделать?

Ибн Ахмад знал, что нерегиль все равно почувствует ложь, поэтому ответил честно:

– Мне очень жаль людей, и в особенности жаль людей невинных. Но у нас есть поговорка, сейид: «Меч верующего». Это значит: пока не пырнешь или не треснешь по голове, тебя не послушаются. Ашшариты понимают лишь язык силы. Если мы поверим их заверениям в покорности, они решат, что мы проявили слабость, и поступят так же, как и жители Альмерийа: при любом удобном случае ударят нам в спину. Их клятвы ничего не стоят, сейид.

Тарик помолчал и заметил:

– По правде говоря, мне будет проще перебить здешних Бени Умейя во время сражения, чем смотреть, как им рубит головы палач на помосте.

Неизвестно, понимал ли молодой Аслам ибн Казман, что его голове осталось пробыть на плечах от силы несколько часов, но держался он с большим достоинством и говорил искренне и убедительно:

– К славе победы халифа ничего не прибавит бессмысленное избиение мирных жителей. Мы просим вас позволить выйти из аль-касра и масджид всем, кто не в состоянии или не в силах держать оружие – и прежде всего женщинам и детям. А затем мы закончим это дело беседой мечей и копий – как и положено мужчинам.

«Ага, – подумал про себя Хасан, – а с женщинами и детьми выйдет толпа сильных юношей и мужчин, переодетых рабами, – и, как только мы отвернемся, они вонзят нам в спину свои умейядские ножи. Не на тех напал».

Тарик, не изменившись в лице, выслушал тираду ибн Казмана и ответил:

– Мы и так не тронем женщин, детей и безоружных. А вас перебьем всех до единого. Зачем ты здесь, человечек?

И тогда Аслам ибн Казман задумался и через мгновение ответил:

– Я прошу не сжигать масджид, после того как ты убьешь ее защитников. Масджид строил мой прадед, Уфайр аль-Сала, а мой дед изготовил ее йамур[42]. Прошу тебя, не лишай ее красоты тех, кого ты сочтешь достойными жизни.

Тарик подумал и ответил:

– Хорошо. Я сделаю, как ты просишь.

Четыре золотых яблока йамура на вершине альминара ярко горели в лучах послеполуденного солнца. Они венчали невесомую ажурную конструкцию громадного фонаря, уже два века стоявшего на плоской, обнесенной зубцами крыше громадной башни. Кутубия, чудо Исбильи, поражала своей изящной красотой. Глаз радовали четыре балкона с двойными арками – одной цветочной, а другой сквозной ажурной резьбы, – а стены башни были сплошь забраны каменными кружевами.

Четырехугольный альминар был столь велик, что на его пологой лестнице с широкими ступенями могли разъехаться две пары несущих стражу всадников. Именно с Кутубия заметили приближение войск халифа – и тревожный сигнал трубы прозвучал перед полуденным призывом на молитву.

Сейчас близилось время третьего намаза, но на вершину башни никто не поднялся. Муаззин лежал в Апельсиновом дворике масджид, у фонтана для омовений – там, где его грудь пробил ханаттийский дротик. Говорили, что пруды и фонтаны двора омовений стали красными от крови. Все три зала масджид были, как коврами, устланы трупами.

Кроме Тарега и его коня, на площади не осталось ни одной живой души. Мертвые тела свешивали руки со ступеней входа, сидели, прислонившись к распахнутым дверям, лежали там, куда скатились со ступеней. В двух шагах от самийа ярким пятном выделялся труп молоденького юноши, вооруженного лишь кинжалом – явно доставшийся по наследству, ашшамской стали клинок с травленой узорной рукоятью ярко блестел на солнце. Зеленый кафтан заливала кровь, еще сочившаяся из рассекшей грудь длинной раны.

У самых копыт Гюлькара расплывалось большое красное озеро, в котором мокли длинные косы женщины. Головной платок с нее слетел, пока она падала вниз – с головокружительной высоты альминара. Говорили, что ее тело уже с глухим стуком ударилось о булыжник, а невесомый золотой шелк платка все кружился и кружился в воздухе, медленно опускаясь на камни площади.

Женщина лежала лицом вниз, из-под раскинувшихся семи подолов парадных платьев голубого шелка жалко высовывались босые ступни – изящные кожаные туфельки с загнутыми носами разлетелись на несколько шагов в стороны. Один локоть торчал вверх под странным углом, а вторая рука оставалась подвернутой под тело. Она прижимала что-то к животу, и это что-то приподнимало ее спину над тонувшими в крови камнями.

Тарег знал, что это было. Сулейма, любимая наложница эмира Исбильи, бросилась с альминара, прижимая к себе новорожденного сына.

А следом за ней кинулись в гостеприимную воздушную пропасть еще три наложницы с младенцами на руках. Одна из них, в ярко-зеленом хиджабе поверх выбившегося оранжевого с золотом платья, лежала на боку. Женщина прижимала к груди крохотное тельце, завернутое в расшитый синими цветами платок. Лысенькая головка свешивалась через локоть. Синие цветы постепенно затягивало ярко-красным.

Тарег поднял дрожащие руки и закрыл ими лицо.

Аммар въезжал в аль-каср через Львиные ворота – низкую темную арку, зажатую между мощными четырехугольными, увенчанными зубцами башнями. Проходя через Сад привратников, между кипарисами и стрижеными самшитами, он думал, что хорошо было бы остаться здесь, в тени деревьев. Сесть у затянутой плющом высоченной стены и ни о чем больше не думать.

Но, увы, халиф аш-Шарийа не мог так поступить. Ему нужно было пройти дальше, в ворота стены, отделявшей сад привратников от двора Охотников. Пройти по выложенному бело-красным мрамором, идеально полированному полу. Подойти к аркам Известкового дворика – кстати, они действительно напоминали кружево морской пены и раковины, – и подняться на верхний ярус галереи. На галерее сесть на приготовленное место – на прекрасном хорасанском ковре знаменитых сине-красно-белых тонов, в окружении своих военачальников. Халиф аш-Шарийа должен был присутствовать при казни мятежников из мятежного рода.

Их выводили по одному из расположенного по соседству Ястребиного двора. Катиб выкликал имя, человека ставили на колени. Юный гулям взмахивал ярко-желтым платком – и под солнцем ярко вспыхивал тулвар палача.