Исчезнувшие - Анжела Марсонс

От Доусона не ускользнула вся сомнительность ситуации. Он находился в доме практически с ребенком, которая чуть не насильно пытается уложить его в койку, при этом сам он действует исключительно по правилам. В возрасте девятнадцати лет присутствие родителей на допросе было необязательно, а он беседует с ней только как со свидетельницей. Ради собственной безопасности.

Дождавшись момента, когда он был уже на крыльце, Кевин повернулся и задал свой самый важный вопрос:

– Скажите, Лорен, а вы кому-нибудь говорили о том, что Дивэйн еще жив?

На ее губах появилась застенчивая улыбка, и он услышал ее ответ еще до того, как она его произнесла.

Она, черт побери, не помнит.

Карен спустила воду в раковине и протянула руку за чистящим средством. Ее любимая кухня всегда отвечала лабораторным стандартам чистоты, а сейчас Карен подумала, что в ней можно проводить операцию на открытом сердце, без всякого риска подхватить какую-то инфекцию.

Дом погрузился в рутину, которая повторялась изо дня в день. Охранник, которому нечем было заняться, сидел возле входной двери. Хелен бродила по дому, готовая прийти на помощь любому по малейшему мановению его руки.

Временами присутствие Хелен нервировало Карен – то есть ее нервировала не сама женщина, а ее постоянные попытки облегчить им жизнь. Хозяйка дома вовсе не хотела, чтобы ее лишили возможности делать то, что отвлекало ее внимание от главного. Она готова была мыть тарелки, кружки и стаканы. Она готова была на все, что могло отвлечь ее хотя бы на мгновение.

Такие действия приносили ей истинное облегчение. Она знала, что Стивен и в какой-то степени Элизабет считают режим молчания для прессы неправильным решением. Пока ей удавалось убедить их довериться Ким, но она не знала, на сколько ее еще хватит. Стивена было сложно убедить в чем-либо.

И тем не менее Карен чувствовала, что они поступают правильно, доверяя опыту Ким. Их пути уже пересекались в детстве, и тогда угрюмая темноволосая девочка была для всех воспитанников детского дома тайной за семью печатями. Ей не нужны были друзья: более того, она активно избегала возникновения каких-либо близких душевных связей.

Как и в тюрьме, в детском доме никто не любит говорить о причинах, по которым он здесь оказался, и только много позже Карен узнала о трагедии Ким. И то, что юная Ким могла жить под всем этим грузом, было просто невероятно.

Но у Карен была еще одна причина верить этой прямодушной женщине, о которой Ким даже не подозревала.

Двенадцать лет назад Карен жила в сквоте[61] на окраине Вулверхэмптона. У нее вот уже два года не было работы, и она потеряла свою квартиру. В этот полуразвалившийся паб однажды явились двенадцать полицейских и три социальных работника, чтобы забрать семерых несовершеннолетних, которые жили с ними. Карен тогда мгновенно узнала Ким и прикрыла свое лицо рукой.

Одна из женщин, Линда, заперлась в комнате и отказывалась открыть дверь, угрожая выбросить в окно своего двухлетнего сына, если кто-то попытается войти к ней. Все люди, за исключением Ким, покинули здание, а та продолжала разговаривать с Линдой. Она пообещала, что никто пальцем не тронет ее сына и их не разлучат до тех пор, пока врачи не проверят здоровье малыша.

Постепенно, когда здание очистилось, полицейские собрались возле последней закрытой двери. Карен слышала, как они уговаривали Ким дать им возможность взломать дверь, но та отказывалась отойти в сторону.

Прошло еще сорок минут переговоров, прежде чем Линда открыла дверь. Две социальные работницы бросились в комнату, чтобы забрать ребенка, но Ким встала у них на пути.

– Я дала ей слово. – Это все, что она тогда сказала.

Карен все слышала, потому что сама случайно оказалась в той комнате, когда Линда закрыла дверь. Когда же она ее вновь открыла, то Карен постаралась незаметно испариться.

Ей было противно думать о своей жизни на фоне успехов этой женщины. Ким была офицером чертовой полиции, а сама Карен – ничтожеством, живущим в сквоте.

На следующее утро она явилась в центр занятости и не уходила оттуда до тех пор, пока ей не нашли работу…

– Ой, прости, я не знала, что ты здесь.

Хотя Карен и узнала голос, она все-таки повернулась и заметила, как Элизабет выходит из комнаты спиной вперед.

– Мы что, теперь и в одной комнате находиться не можем? – печально спросила Карен.

Так мало времени прошло с того момента, как они, крепко обнявшись, стояли на этой кухне и успокаивали друг друга. Разделяли боль, которую могли понять только они двое.

– Просто…

Элизабет не закончила фразы. Что просто? Что несколько дней назад они были ближе, чем родные сестры? А теперь сражались друг с другом за жизнь своих дочерей?

Сюрреалистичность происходящего тяжело сказывалась на Карен. Они никогда больше не смогут вернуться к прошлым отношениям.

То, что с ними сейчас происходит, – это не те вещи, которые с удовольствием вспоминают за обеденным столом приятным субботним вечером.

Они стояли в противоположных концах помещения, но разделяла их не только барная стойка для завтраков.

Карен хотела сказать хоть что-то, что сможет вернуть их к той ночи, когда она доверила своей лучшей подруге свой самый большой в жизни секрет. Только Элизабет знала, что Роберт – не родной отец Чарли.

Впервые Карен внимательно посмотрела на свою подругу.

– У тебя губа распухла, – заметила она, наклоняя голову, чтобы лучше видеть.

Элизабет немного отвернулась.

– Я поскользнулась в ванной комнате.

– На чем? – поинтересовалась Карен. Она даже не попыталась скрыть нотки недоверия в голосе. Слишком давно они знали друг друга.

– Поскользнулась на…

– Ты уже и раньше поскальзывалась в ванной комнате, Элизабет. Я это хорошо помню.

– Нет… это неправда. – Подруга отступила на шаг.

– И ты говорила, что не позволишь ему сделать это еще раз.

– Это просто так совпало… Я задела его и…

– Роберт еще ни разу не ударил меня. А для нас все это не менее тяжело, чем для вас…

Карен не хотела, чтобы ее слова прозвучали именно так. И в ее сознании они звучали совсем по-другому. А когда она их произнесла, то получилось, что они соревнуются, кому сейчас труднее и тяжелее.

Наконец их взгляды встретились, и Карен увидела слезы на глазах Элизабет, которая осторожно коснулась губы.

В обычной ситуации она бросилась бы к подруге и стала ее успокаивать. Но сейчас даже это выглядело в глазах Карен как предательство собственной дочери. Как она вообще может общаться с врагом? Осознание этого сжало ей сердце – что бы ни произошло в будущем, они уже никогда не смогут смотреть друг на друга и притворяться, что не знают о самых тайных мыслях собеседника и о том, что каждая из них готова принести в жертву ради своего собственного ребенка.