Иллюзия отражения - Петр Катериничев

– Ты прямо как дельфин.

– Положение обязывает.

– Спасатель.

– Бывший.

– Спасатель не может быть бывшим.

– Женя, не нужно меня агитировать. Не стану я играть в ваши игры. Сначала я обозлился, ввязался, а теперь вот осознал: то ли мозги не те уже, то ли возраст: сентиментальным стал и ранимым, хочется всем верить и любить весь мир, вот я и верю...

– Ты всегда был таким.

– За пару суток я выслушал горы словесной шелухи, но так и не понял, где истина. Кстати, как ты на меня вышел?

– Сам что думаешь?

– Я не могу думать, только догадываться.

– Ну и?

Я попробовал сложить два плюс два. Или – отнять. Кто на Саратоне привычен, как деталь пейзажа? Стоит в нужном месте на сей доске и не отсвечивает? Береженый и постоянный, как фонарь? Иван Саввич Савин. Как в песне поется? «Кто что варит, кто что жарит, маринует и печет – знаю я наперечет!» Да и никто из «хозяев жизни» не замечает обслугу, зато она замечает все. Еще существенный момент: возможность иметь пусть негласное, но удовлетворение от собственной реальной значимости при внешней незначительности. А то, что ему меня не слили, как и мне его... Просто техника. Или даже больше: обычай.

Все эти мысли проскочили в моей голове за мгновение, ответил я сразу:

– Автомобиль. Савин.

– Ну вот, а говоришь профнепригоден.

– И ты совсем недавно за мной увязался.

– И успел заметить, что ты мрачен, как вологодский валун. Попал в переделку?

– Краем.

– Я на острове чуть более двух часов. А за тобой гнал – едва поспел. Но навыки не утерял.

– А чего сам? Поручил бы кому-нибудь.

– Бывает так, что поручить ничего никому нельзя.

Дальше Вересов продолжать не стал. Но тут все понятно: нельзя тянуть за собою когорты любопытствующих, чтобы не допустить... Чего? Рассекречивания? Если раньше и была какая-то идея или цель всей операции, то теперь... Соотношение изменилось. Из-за милой девочки по имени Катя. Котеночек.

– Ты со мной, Олег?

– Устал от игр.

– Бог с ними, с играми.

– Бог? Скорее – лукавый.

– Не важно.

– Кому как.

– Важно другое. Вот эта девчонка в беде. В большой беде. И ей нужно помочь.

Вересов умный. Он не стал терзать меня словами: «долг», «честь», «государственность». А также понятиями – «слово и дело», «земля и воля», «водка и килька», «народ и партия»... Помочь находящемуся в опасности ребенку. Только и всего.

– Что с ней?

– Ей плохо.

– Она пыталась... покончить с собой?

– Нет. Катя просто... словно уходит из этого мира. Тихо и незаметно.

– Она еще на Саратоне?

– Да.

– Ее смотрели врачи?

– Да.

– И – что?

– Развели руками: абсолютно здорова. Просто... умирает. От безразличия к миру.

– Что-то пытались сделать?

– Что-то пытались. Девушка действительно никак не реагирует на происходящее. Но она в памяти и в разуме. Извини, коряво выразился. Обычно говорят «в здравом рассудке». Но как назвать здравым рассудок, который не желает ни о чем рассуждать?.. И сама девушка не хочет ничего. Даже жить. В старину говорили: сглазили.

– А сейчас как говорят?

– Установка. Кодирование.

– Вы можете подтянуть светил психиатрии...

– Подтянули. Даже двух. Теоретика и практика. Пошептались наши светила: «голова – предмет темный, науке малопонятный».

– Так и сказали?

– Не совсем. В мозгу – девять миллиардов клеток. Между ними – миллиарды миллиардов связей. Выявить, на какие – страхи, эмоции, чувства – завязана установка на самоуничтожение, – невозможно. Потому что психика человека соткана совершенной: не допускает стороннего вмешательства.

– Но кто-то вмешался. И превратил жизнерадостную девчонку в безличный манекен. Значит, был осведомлен о ее душевных метаниях. Сыграл на этом.

– Очень нужно кодовое слово. Или понятие. Или предмет, его замещающий.

– Понимаю. Здесь кто-то за девушкой приглядывал?

– Очень издалека. Что ты хочешь знать?

– Она бывала в «Замке снов»?

– Нет.

– Это точно?

– Абсолютно. Что ты знаешь об этом домике?

– Там работала Людмила Кузнецова. Ныне Люси Карлсон. Проводила желательную для клиентов «материализацию снов». Точнее – страхов, представлений, иллюзий, часто для самих клиентов сокрытую в подсознании и оттого – еще более желанную. Притом для всех домик – просто «прибежище порока». Бордель. Правда, фешенебельный, как и все здесь. Вы здесь не паслись?

– Нет. И не была там Катя. Точно.

– Зато Эдгар Сен-Клер был. А девушка с ним встречалась.

Вересов пожал плечами:

– Кто мог ей запретить?

– Где она вообще бывала на Саратоне?

Вересов достал из кармана портативный ноутбук, похожий на блокнот, вывел информацию на дисплей.

Я просмотрел, сказал:

– Ничего особенного.

– Ничего. Во многом Катя была чистый ребенок... Удивительно... Но больше всего она любила кататься на карусели.

– «Манит, манит, манит карусель в путешествие по замкнутому кругу... Кружит, кружит, кружит карусель, и на ней никак нельзя догнать друг друга...» – напел я. – Может быть, она хочет догнать Эдгара Сен-Клера? Или – свое детство?

– Ты о чем, Олег?

– Все мы в чем-то дети. – Я помолчал, спросил: – Ее отец...

– Нет. Он не в курсе.

– Государи не жалуют гонцов, приносящих дурные вести?..

Вересов промолчал.

– Когда началось ее болезненное состояние?

– Прошедшей ночью.

– Ты как сюда просочился? С профессурой?

– Самолетом до авианосца в Атлантике. Вертолетом – до борта «Академика Скрябина». Оттуда – лодкой. Здесь – нелегально. И не я один.

– Не слабо.

– Я хочу, чтобы ты знал, Дрон: сейчас ты можешь затребовать все, что необходимо: техника, люди, контакты, информация...

– «И вся королевская конница, и вся королевская рать...» Контактов хорошо бы поменьше. Какие-то требования – по поводу ее состояния – поступали?

– Нет.

– «Воины ислама» на Саратоне выявлены?