Взять свой камень - Василий Веденеев

— Хорошо, — махнул рукой Гельмут. — Чей ребенок?

— Петьки Дацкого, милиционера из нашей деревни, — подняв к Шелю лицо, объяснил Гнат. — Участковый наш, Кулик, ее за собой по лесам таскал. Где дядя Леша? — спросил он у девочки. — Ну, отвечай!

— Не знаю… Все ушли, — девочка заплакала.

— Говори, сучонка! — схватил Гнат ее за горло, но Гельмут небрежно пнул его сапогом.

— Отпустите!

Гнат послушно отпустил ребенка и выпрямился. Шель повернулся к Сорокину.

— Кто вы?

Военврач молчал, опустив голову. Он жалел, что поддался уговорам капитана и отдал свой пистолет и гранаты уходящим на станцию. Но с ним оставался ребенок, имел ли он право рисковать жизнью девочки?

— Кто вы? — раздраженно повторил Гельмут. — Где вас ранили?

— В бою, — едва слышно ответил военврач.

— Не расположены к беседе? — усмехнулся Шель. — Ничего, еще успеете передумать. Раненого и ребенка на вокзал, остальных на работы, — приказал он солдатам.

— А мне идтить? — осмелился подать голос Гнат.

— Да, за ними, — не оборачиваясь, ответил Шель. — И ждать там.

Гнат трусцой припустил следом за уходящими, боясь, как бы этот вежливый немец не передумал и снова не приказал ломать хребет.

— Плохо дело, — шепнул подобравшийся ближе к Волкову Макар. — Как бы и дедка нашего не загребли.

— Хуже некуда, — зло бросил Антон, поудобнее перехватывая оброненный кем-то из железнодорожников молоток на длинной ручке.

— Чего делать будем? — вытирая скомканным платком потное лицо, спросил Путко. — Солдатни тут как селедок в бочке.

— Торопиться! — буркнул Волков, пробираясь под вагонами.

Сколько продержится военврач? Сможет ли он молчать, когда на его глазах начнут мучить ребенка, прижигая сигаретами его тело, вырывая волосы и зубы, ломая пальцы? Сколько времени даст им Сорокин для выполнения задуманного, догадается ли он хотя бы ненадолго отвлечь немцев пустыми разговорами? Кто знает… Поэтому надо торопиться, очень торопиться!..

Утром 7 июля 1941 года войска 3‑й танковой группы совместно с частью сил 16‑й армии группы армий «Север» возобновили наступление в полосе советской 22‑й армии. Против шести дивизий русских наступали шестнадцать немецких. Враг намеревался окружить и уничтожить соединения Красной армии, а затем нанести удар во фланг и выйти на оперативный простор в тылу всего Западного фронта…

2‑й армейский корпус немцев наступал через Себеж на Идрицу, 57‑й моторизованный корпус наносил удар из районов Улла и Бешенковичи на Витебск…

8 июля врагу удалось прорвать на некоторых участках полосу обороны Себежского укрепленного района, но большего он добиться не смог. Мужеством бойцов и командиров 17‑й стрелковой дивизии под командованием генерал-майора Силкина наступление противника было остановлено, а потом захлебнулось.

На тридцатикилометровом участке от Уллы до Бешенковичей оборону держал всего один полк 186‑й стрелковой дивизии. В районе Витебска разворачивалась 153‑я стрелковая дивизия, которая вскоре был переброшена в район Сенно, а на ее место прибыла 128‑я стрелковая дивизия. Создать глубоко эшелонированную оборону она не успела…

Не добившись успеха на севере, соединения 3‑й танковой группы немцев утром 9 июля возобновили наступление южнее, намереваясь форсировать Западную Двину в районе Улла — Бешенковичи. Советские воины встретили врага губительным огнем и смелыми контратаками. Однако силы были неравны, и 39‑му моторизованному корпусу группы Гота к 10 июля удалось форсировать Западную Двину и захватить плацдарм.

9 июля, сосредоточив основные усилия на витебском направлении, 3‑я танковая группа немцев ворвалась в город.

В период с 5 по 9 июля 1941 года сильные контрудары по врагу наносили войска наших 20‑й и 21‑й армий на борисовском и бобруйском направлениях.

6 июля командование группы армий «Центр» доносило в Берлин: «Противник перед 2‑й танковой группой усилил свою группировку за счет подброски новых частей в направлении Гомеля. Удары противника от Жлобина в направлении Бобруйска, а также в районе Березино, позволяют предполагать, что он намерен сдержать наступающие через Березину наши танковые силы для того, чтобы организовать свою оборону на реке Днепр…»

В результате контрударов советских войск подвижные соединения группы Гудериана были остановлены в междуречье Березины и Днепра. Им не удалось, как планировало немецкое командование, стремительно выдвинуться к Днепру и форсировать его с ходу…

* * *

Щур и лысый осматривали вагоны. Налегая плечом на тяжелую дверь, откатывали ее в сторону, потом влезали внутрь и начинали ворошить тюки и ящики или длинным прутом тыкали в зерно.

Следом за ними ходил тощий немец с большой клеенчатой тетрадью в руках и старательно записывал номера проверенных вагонов и характер груза. На каждый вагон уходило не меньше пятнадцати минут, и то если в нем был уголь или еще что-нибудь подобное, когда не надо ворошить все внутри, показывая немцу, что, как и где лежит.

Уголовники устали, руки, плечи и спины у них болели от непривычной работы, и немец, заметивший, что они едва двигаются, разрешил перекурить, кинув им пачку дешевых сигарет. Радостно схватив ее, лысый разочарованно заморгал — пачка оказалась почти пустой. Немец швырнул еще коробок спичек и сердито забурчал, показав рукой в сторону.

— У-у, хмырь гундосый! — не опасаясь, что его поймут, передразнил солдата Щур. — Чего воешь?

— Сердится, — разминая сигарету, объяснил лысый. — В вагоне сено прессованное, трухи полно, пожара боится.

— Ну его к… — выругался Щур, устраиваясь на подножке. — У меня ноги не казенные взад-вперед шастать по путям.

Лысый засмеялся. Зажег спичку, дал прикурить Щуру, прикурил сам и уселся на землю, по-татарски подобрав ноги.

Немец еще немного побурчал, потом захлопнул клеенчатую тетрадь и ушел по своим делам.

— Чего тебе черный говорил? — глубоко затянувшись, спросил лысый. — Опять грозился?

— Не, — засмеялся Щур, — подобрел. Обещался нас в полицию устроить служить.

— Ха! — лысый восторженно хлопнул себя по коленям. — В кошмаре лагерном не привидится. Я никогда бы о себе такого и подумать не мог — полицейский!

— Ничего, — сплюнул Щур, — оботремся. Научимся искать кого немцам надо. Они тут надолго, если не навсегда. Наши-то бегут, только пятки сверкают.

— Теперь нам другие — наши, — философски заметил его приятель. — Ушел бы ты от греха с подножки. Вагон солнцем прокалило, сено что твой порох. По головке немцы нас не погладят, если вагон спалим.

— У них лошадок нету, — усмехнулся Щур, но с подножки соскочил. — Они больше на машинах ездят — техника, Европа!