Темное искушение - Даниэль Лори

вызывали некоторые татуированные пальцы. Почему это не воспламеняется? Почему я не жажду этого?

— Если мне суждено умереть, — сказал он с мрачной усмешкой, — То я могу уйти с треском.

У меня не было времени обдумать заявление, прежде чем он схватил меня сзади за затылок и притянул мои губы к своим между прутьями решетки. Шок на секунду заставил мой рот оставаться бескомпромиссным, но под его ободряющим давлением мои губы смягчились и подчинились.

Его язык скользнул в мой рот, и я встретила его своим, молясь о жаре, боли, отчаянии, которые я должна была почувствовать — нуждалась испытать. Тепло разлилось по моему животу, убеждая поцеловать его сильнее и скользить руками по его плечам и волосам. Он застонал и схватил меня за талию, прижимая к прохладной решетке.

Пальцы Ивана источали тепло, путешествуя вниз по моему телу к заднице, но контакт не воспламенялся. Объятие было тлеющим угольком на ветру, не способным вспыхнуть без бензина.

Он наклонил мою голову рукой, углубляя поцелуй, и я почувствовала знакомый привкус корицы. Они жевали одну и ту же жвачку. У них своя история. Вражда между ними была личной. Интересно, насколько хорошо они знали друг друга, делились ли секретами на улицах Москвы или в камере, похожей на эту?

Когда он отстранился, мое дыхание было мягким и ровным, давление его губ исчезло, оставив лишь воспоминания. Верность говорила мне, что здесь мое место — в объятиях мужчины, с которым я так много делила, — но моя душа молила о чем-то другом: об огне, который горит без топлива; о Versace, танзаните и руках, от которых у меня перехватывает дыхание. Мое тело было не в восторге, хотя внутри все рушилось.

Если я могла желать дьявола, это означало, что во мне тоже имелась какая-то тьма.

Глава 31

Мила

Oenomel — что-то, сочетающее силу со сладостью.

Мне следовало бы подвергнуть сомнению свой жизненный выбор, поискать ключ к камере Ивана или сделать что-нибудь хоть отдаленно конструктивное. Вместо этого я сидела в гостиной с Библией на коленях и смотрела, как солнце садится за горизонт. Книга была на Русском и потому непонятна, но слова не имели значения. Это была божественная поддержка, в которой я нуждалась — подобно распятию или чесночному ожерелью.

Je hais Madame Richie. Tu hais Madame Richie. Nous haïssons Madame Richie.[89] С каждым днем я все больше ненавидела гадалку. Я возложила всю вину на нее за то, что она привела в движение то, что я не могла остановить. Я бы отдала должное своей глупости, но ей нужно было признаться в заклинании, которое она наложила на меня, наслаждаясь удушьем и прикосновением тьмы. Несмотря на отсутствие высшего образования, я знала, что никто в здравом уме не жаждет меньше кислорода.

Входная дверь тихо закрылась, но с тем же успехом ее можно было захлопнуть, мягкий щелчок вызвал резкую вибрацию в кончиках моих пальцев. Не могло быть яснее, кто только что вошел, если перед ним маршировал оркестр. Энергия, которую он нес в себе, соперничала с коварным визгом в фильмах ужасов, когда сверкающий нож вонзался в жертву.

У Ронана, должно быть, был плохой день на работе.

Сжав живот, я взяла книгу, открыла ее на случайной странице и притворилась, что преданно читаю. Я сидела спиной к двери, но мне не нужно было ее видеть, чтобы понять, что он бесшумно вошел в комнату. Его присутствие окутывало меня, как одеяло из скользких гадюк: черных, гладких и угрожающих укусить.

Я подумала, не закончились ли в Москве девственницы для похищений. Я не считалась, учитывая, что меня уже похитили. И шлюха в душе.

Шутки в сторону, я была немного обеспокоена своим благополучием в этот момент.

Я почувствовала, как Ронан подошел к дивану напротив меня и сел. Я с трудом удерживала взгляд на неразборчивых кириллических буквах, но пока не была готова признать его присутствие. Не обращая внимания на унижение этого утра, вызвавший позорный румянец на моей коже, мучительное напряжение, которое он излучал, было такое же удобное, как прыгать в огонь.

Я поняла, что он, должно быть, знает, что я вошла в его драгоценную темницу, и это его не обрадовало. Юля, наверное, видела меня за этим занятием, сверля глазами затылок.

Если Ронан не хотел, чтобы я спускалась в подвал, он должен был поставить замок на дверь.

Клик… клик. Звук нарушил тишину и сдавил пульсирующую точку в горле. Мой разум был в беспорядке, пытаясь расшифровать продукт шума, но я заставила себя небрежно перевернуть страницу.

Ронан знал, что я не умею читать по-русски, но ему нечего было сказать о нелепой, предательской книге в моих руках.

В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь непрекращающимся шумом, который действовал мне на нервы.

Клик… клик.

Я вообразила, что это хуже, чем китайская пытка водой. Я вдруг поняла, что он будет продолжать эту игру в течение нескольких часов, и что я умру в одной из них. Я сдалась, посмотрела на него и спросила:

— Ты чего-то хочешь?

Упершись локтями в колени, он не сводил глаз с зажигалки Зиппо в руке, которую то открывал, то закрывал. Его поведение было таким холодным, что меня пробрал озноб.

— Скажи мне, почему ты здесь.

Его акцент скрипел, как наждачная бумага, но что заставило меня крепче сжать Библию, так это то, что требование было произнесено голосом Дьявола — бессмертного человека, правившего Москвой и, вероятно, убивавшего Американских черлидерш ради спорта.

Его приказ был расплывчатым, но каким-то образом я поняла, чего он хочет. Как всегда, мой дух жаждал сразиться с ним, хотя внутренний голос предостерегал. Я больше не была единственной, кого он мог раздавить своим дорогим ботинком.

— Я залог.

Щелчок.

— Чей залог?

Щелчок.

Я судорожно сглотнула.

— Твой.

— Для кого?

Игра власти начинала покрываться волдырями. С таким же успехом я могла бы стоять на коленях у его ног, чтобы он снова отверг меня. Je ne suis pas fière. Tu n’es pas fière. Nous ne sommes pas fières.[90]

С неглубоким вздохом я выдавила:

— Только для тебя.

— Только для меня. — слова застыли, как лед, и его глаза, наконец, поднялись на меня, аморальные матово-черные. — Твои страдания, твое внимание, твое тело — все мое. — едкие слова осели на моей коже, замедляя каждый вдох. — Я начинаю думать, что мне нужно тебе это доказать.

Мое сердце упало, когда я поняла, о чем идет речь.