Гуннора. Возлюбленная викинга - Юлия Крен

— Я на глазах у всех обвинила его в совершении преступлений!

— Допустим, я поверю, что ты ненавидишь его. Но откуда мне знать, что на этот поступок тебя подвигла любовь, а не жажда мести? Ты сказала, я сильнее его. Что, если тобой движет холодный расчет? Что, если ты просто хочешь покориться сильнейшему?

Гуннора вздохнула.

— Что бы я тебе ни сказала, ты можешь подвергнуть мои слова сомнению. Слова — как руны, они могут действовать во благо или во зло. Я могу лишь сказать тебе, что мои взгляды изменились. Я могу лишь молить тебя о прощении и надеяться, что нас ждет общее будущее. Больше мне ничего не остается. Сегодня люди почувствовали, что мои слова искренни. Они поверили мне, а значит, поверили и тебе. Теперь и ты должен поверить мне.

Они долго смотрели друг на друга. Гуннора видела его боль, Ричард — ее сожаление. Но и боль, и сожаление сменилось тоской. Он тосковал по человеку, который всегда был рядом, придавал ему сил, понимал его. Она тосковала по человеку, дарившему ей тепло, уют и чувство безопасности. Они оба были одиноки — он в своих покоях в башне, куда люди приходили только для того, чтобы предупредить о новых угрозах или польстить ему, она — в лесах, где от нее ожидали чудес. Возможно, Гуннора способна была творить чудеса, возможно, нет. Теперь же ей показалось чудом его прощение, когда Ричард подошел к ней и их руки, их языки, их тела сплелись, и оказалось так легко простить друг друга.

— Я не женюсь на тебе, — сказал герцог, отстраняясь.

— Пусть. Но я не потерплю других твоих любовниц.

— Почему? В Дании у многих мужчин по нескольку жен.

— Мы живем в Нормандии. Тут священники выступают против многоженства, и нам придется покориться им.

— А мои бастарды?

— Я буду заботиться о них, но они с самого детства должны служить своему брату. Только его ты признаешь своим законным наследником.

Они обнялись.

— Может быть, Альруна права и ты зачаровала меня, — пробормотал Ричард, гладя ее длинные пышные волосы. — Я был уверен, что никогда и никого не полюблю. Теперь же жизнь с тобой кажется мне легче, лучше жизни без тебя. А не это ли любовь?

Гуннора не знала, что такое любовь. Она не знала, вечны ли будут ее чувства к нему. Не знала, покорно ли ей тело, затрепетавшее от прикосновений Ричарда, или вновь предает ее. Но Гуннора была уверена, что разделяет чувства Ричарда: ей было лучше с ним, чем без него, и осознание этого показалось ей плодотворной почвой, на которой можно построить прекрасное будущее.

Теперь Агнарр знал ее имя, но это не дало ему власти над ней — она же заполучила над ним еще большую власть, чем имела. Датчанин часто произносил ее имя, точно пытаясь размолоть его челюстями, разорвать зубами, размять языком. Он хотел уничтожить это имя, хотел уничтожить ее саму. Но имя тоже оказалось крепким — не проглотишь его, не разжуешь. И оно было не единственной его бедой. Бедой стало разочарование — его планы пошли прахом. Бедой стала ярость — столько его соотечественников поверили словам Ричарда и Гунноры. Бедой стал страх — страх стать вечным неудачником.

«Слава ценнее золота, прочнее скал, необъятней моря», — не раз говорили ему Гуомундр и Эгла. Но все его подвиги — словно бисер, готовый хрустнуть под ногами. Словно песок, что развеется на ветру. Словно болото, в котором он увяз.

Когда Ричарду удалось привлечь на свою сторону большинство датчан, герцог устроил настоящую охоту на Агнарра и его сторонников. Сторонников, которых не смущала мысль о том, что Агнарр — убийца. Сторонников, веривших в его успех. Но пока что успех обходил Агнарра стороной. Датчанину пришлось скрываться от воинов Ричарда, бежать вначале на запад, потом на юг. Недостаточно было просто перейти границу Нормандии, Агнарр гнал своих людей все дальше. Чтобы хоть чем-то их порадовать, он устроил несколько нападений на монастыри в Бретани. Ничего особо ценного там не нашлось, зато там жило много монахов, и сторонники Агнарра вволю натешились, проливая кровь святош. Им этого было достаточно, и они следовали за Агнарром, не выказывая недовольства. Но сам он иногда сомневался, правильное ли принял решение. Он был родом с севера — не опалит ли его солнце юга? Его мать плохо переносила путешествие, выглядела все хуже, исхудала, часто уставала, но была все так же безжалостна к нему.

Однажды утром она отказалась садиться в седло.

— Оставь меня здесь. Лучше я умру, чем стану смотреть, как мой сын спасается бегством.

Агнарр оглянулся. Они остановились в безлюдном крае, густо поросшем лесами. Вокруг простирались лишь болота да чащоба.

— Что тебе тут делать? Тебе тут не выжить! — возмутился Агнарр, хотя и клялся себе, что больше не удостоит мать и взглядом, не перекинется с ней и словом. — А когда ты умрешь, твоя душа заблудится тут и никогда не найдет путь в царство мертвых.

— Твой отец тоже не нашел туда путь. Иногда я ощущаю его присутствие. Его общества мне будет достаточно.

По спине у Агнарра побежали мурашки. Ребенком такие истории пугали его, и даже сейчас мысль о том, что по земле бродят души умерших, навещая живых, казалась ему ужасной. Может быть, его матери действительно стоит остаться здесь. Ее душе не выбраться из этих лесов, и если душа отца останется с ней, тем лучше.

Агнарр не стал больше спорить. Он кивнул, принимая их расставание и не желая достойно попрощаться с матерью. Датчанин пришпорил коня и поскакал прочь, но еще долго чувствовал на себе ее горящий взор. Он мог бы поклясться, что Эгла не умрет, она станет лесным духом, будет танцевать с эльфами и выманивать гномов на солнце, чтобы те обратились в камень.

«Я больше никогда не вернусь сюда», — поклялся он себе.

А вот в Нормандию ему вернуться придется. Даже если ему никогда не свергнуть Ричарда, нужно убить черноволосую датчанку. И тогда ее имя перестанет душить его. Гуннора…

Альруну учили, что при крещении человек обретает новую жизнь, отринув прежнюю, точно старое платье, и представая перед Господом обнаженным и невинным. Принимавший крещение был подобен монете, получившей чеканку, — монете, которой теперь никогда не утратить свою ценность.

Альруна спрашивала себя: обрела бы она новую жизнь, если бы ее не крестили в детстве? Забыла бы прошлое? Разучилась бы любить и ненавидеть? Избавилась бы от горечи и жажды мести, отчаяния и одиночества? Ей очень хотелось этого! Но Альруна понимала, что не так уж просто избавиться от собственной сущности. И уж точно она не верила в новую жизнь Гунноры.

Датчанка околдовала Ричарда. Хотела его убить. Не любила его так, как она, Альруна. И какая разница, что епископ Руана готов крестить Гуннору? Что датчанка изучает основы христианской веры? Что она уже неделю носит белое одеяние катехумена? Что Ричард в честь нее принес богатые дары восьми церквям: монстранции, золотые кубки, распятия и драгоценные камни, которые украсят алтари и раки, книги и одежды?