Лед и вода, вода и лед - Майгулль Аксельссон

Хотя на самом деле, наверное, так думать несправедливо. Элси ведь совершенно незаметно взяла на себя часть забот Инес, хотя никто не видел ее за работой. Все вещи вдруг оказались выстираны, выглажены и висели в шкафу, все углы пройдены с пылесосом, вся мебель протерта от пыли и отполирована. И те несколько раз, а точнее сказать, три, когда Бьёрн приезжал домой, Элси всячески стремилась дать ему побыть наедине с самим собой. Она общалась с ним за едой, не больше и не меньше, чем обычно. В точности как Инес, которая тоже общалась с Бьёрном только за едой. И никогда при других обстоятельствах. Ни единого раза он…

Нет. Сейчас про это не думать. Как и о про то, что Сюсанна сегодня поедет в автобусе с Бьёрном, что она в свои едва исполнившиеся пятнадцать поедет с ним в трехдневное гастрольное турне, а потом поездом вернется в Ландскрону. Аж из самого Эстеръётланда. Да еще в обществе этой Евы Саломонсон, Бьёрновой… Кем бы она ему ни была. Нет. Лучше думать о своей новой комнате на чердаке, которая стоит теперь пустая и покинутая и дожидается, когда Инес наконец приведет ее в порядок. О стенах, которые она выкрасит в белый цвет, что бы там Биргер ни говорил, будто бы нельзя красить прямо по обоям. Сегодня сразу после обеда и займемся. Инес повернулась и посмотрела на будильник. Уже почти шесть. Наверное, надо вставать. Наверное, надо прямо сейчас сходить наверх, прежде чем ставить кашу, и посмотреть, что к чему… Да. Правильно.

Она отогнула одеяло и очень осторожно спустила ноги на пол, потом мгновение сидела неподвижно, вслушиваясь в дыхание Биргера. Нет, не слышно. Она встала, взяла свой халат со стула, потом тихо-тихо открыла дверь и прошла на цыпочках в холл, потом так же тихо ее закрыла и пошла к чердачной двери. Ее тоже удалось открыть абсолютно бесшумно, а потом закрыть с обычным легким щелчком.

Вот. Теперь она в своем собственном мире. На пути к своей собственной комнате.

Никто в семье не знал, что комната уже существует, полностью готовая и обставленная, в голове у Инес, никто не знал, что она в любой миг, когда захочет, может их покинуть, — что она и делала, раз за разом, — что она устремляется туда в мечтах по сто раз на дню, пока готовит еду, или моет посуду, или едет на велосипеде на работу и домой, что это только видимость, будто она сидит с остальными за обеденным столом; на самом деле она взбегает по лестнице, проходит по неструганому чердачному полу и распахивает дверь в комнату, где книги аккуратно расставлены на полках, а маленькая белая лампа струит уютный желтоватый свет, в комнату с обтянутым заново старым плетеным креслом — оно стоит уже практически готовое на чердаке, она проводит ладонью по хлопчатой ткани в синюю клетку, проходя мимо, — и бесконечно прелестным бюро, на котором в ряд лежат остро отточенные карандаши. Своя собственная комната!

Она нажала на ручку и открыла дверь, потом постояла на пороге, оглядывая комнату, такую, какой та выглядела теперь. Не настолько совершенной, как в мечтах. Но это пока. Сегодня начнется преображение. Она стащит это коричневое покрывало с кровати Элси и свяжет в большой узел старое постельное белье, она скатает ковер — вытертую старую дешевку из родительского дома Биргера, и сорвет наконец эти цветастые занавески и выкинет в мусорное ведро. Потом вытащит всю мебель на чердак, расстелет на полу газеты и начнет красить, прямо по старым серо-зеленым обоям. Уже куплена отличная краска, густая, как сметана, краска, которая наверняка закроет все эти цветочки пятидесятых годов. Комната будет белая. Белее белого.

И больше у Элси не будет места в доме у Инес. Никогда.

Она переступила порог и села на край кровати, огляделась. На березе под окном появились сережки, крохотные зеленые листочки поблескивают в утреннем солнце. Это как знак — добро пожаловать! Инес поджала ноги, оперлась о стену и почувствовала, как расслабляются плечи. Ее комната. Впервые в жизни у нее появилась своя собственная комната.

Биргер, естественно, пытался этому помешать. Поначалу одобрительно кивал и поддерживал, чтобы потом начать постепенно громоздить проблему на проблеме. А из окна там не дует? И как там вообще с утеплением — не будет ли холодно? Или слишком жарко? И не слишком ли неудобно будет сидеть на чердаке? Вот, скажем, телефон зазвонил — тогда ведь придется бежать с третьего этажа на первый, чтобы ответить. Может, ей лучше держать свои книги в шкафу в нижнем холле, а заниматься за обеденным столом на кухне? Ну, к примеру. А если ей настолько необходим письменный стол, то она может иногда пользоваться его столом… Он, кстати, совершенно не имеет возражений. Ни малейших. И зачем столько возиться и перетягивать старое плетеное кресло? В гостиной стоят три гораздо более удобных. Почему не сесть в них и почитать, если уж так надо сидеть именно в кресле?

Она выстояла. Впервые в жизни. Победила Биргера не словами и доводами, а одной только силой своего безразличия. Она просто поворачивалась к нему спиной, когда он долдонил за обеденным столом, склонялась над книгой, когда он повышал голос, слегка улыбалась и пожимала плечами, когда он шел за ней и зудел. И наконец он сдался и замолчал, две недели он не говорил ни слова о ее кабинете. Что совершенно не означало, что он принял его как данность. А значило лишь, что он вырабатывает новую стратегию. Что, в свою очередь, означало, что он ни за что на свете не должен узнать о деньгах. Деньгах Элси.

Инес обхватила плечи руками, скривилась. Она что, украла деньги? Может ли расцениваться как кража то, что она положила деньги Элси в другое отделение своего кошелька? Деньги, которые Элси сочла нужным давать на еду, пока жила в доме Инес и Биргера. Нет. Никак нельзя назвать это кражей. Инес ведь сама покупала каждую картофелину и скатывала каждую тефтелю на протяжении этих четырех месяцев, она искала скидки и распродажи и стала даже печь хлеб дома, чтобы хватило хозяйственных денег. Кроме того, она откладывала часть своей зарплаты. Не говоря о том, что продолжала ходить в старом обтерханном пальто вместо того, чтобы купить новое, — она вообще-то даже побывала в магазине и присмотрела себе новое, которое могла бы купить, если бы не откладывала денег, спросила цену и переложила всю сумму в потайное отделение кошелька.

Она стояла в тесном туалете и считала свои деньги. И это было поведение воровки. Честному человеку подобает сидеть за столом на кухне и раскладывать сотню к сотне, десятку к десятке, чтобы все было видно. Но она не могла себе позволить такую беспечность. Потому что знала: едва Биргер увидит деньги, как они станут его. Не то чтобы он когда-нибудь такое говорил, наоборот, это ведь были их общие накопления, она должна это понимать, но она должна понимать и то, что они ведь не могут позволить себе дорогих датских ламп и старинных бюро. А занавески? Чем плохи те, что уже висят в той комнате на чердаке? А? Она ведь там заниматься собирается, а не интерьер разглядывать?

Трусость. Вот как это называется. И мелочность. Она — трусиха, которая ведет себя мелко, позволяет себе врать, действовать тайком и заводить собственные секреты, которая притворяется жизнерадостной, открытой и доверчивой, а на самом деле — пуглива, замкнута и подозрительна. Она закрыла глаза. Не думать об этом сейчас. Нет, она будет думать о том, как там внутри будет красиво. О том бюро, которое она видела в антикварном магазине и дала за него сотню задатка. И о той дорогой датской лампе с белым гофрированным абажуром, которую она уже купила и очень незаметно поставила позади старых стульев на чердаке. Шторы она купит в Копенгагене, когда наступят летние каникулы. Она отправится в Magasin du Nord и только укажет рукой… Два с половиной метра вон того, пожалуйста!