История моей жены. Записки капитана Штэрра - Милан Фюшт

А вот и второе. С течением времени все же произошли кое-какие перемены в наших отношениях. Прежде ведь как было: чем острее борьба промеж нас, тем больше я вожделел свою жену. С ума сходил, всего сжигало нестерпимым огнем.

Теперь же нет. Я всего лишь сказал ей:

— Шли бы вы спать. И будьте спокойны, уладим мы все свои дела.

С той поры я стал ночевать в гостиной на диване. Во всем остальном вел себя дружелюбно, даже приветливо, сыпал шутками, что лучше всего показывает, насколько я исправился. Был способен шутить даже с ней. Стал называть ее та petite brute, моя зверюшка, что слишком остроумным не назовешь, но я все же был в восторге — настолько обращение подходило ей. Или вот это выражение: ma petite bibi или bibiche[4], «я и шляпка моя», даже у нее вызывавшее смех, поскольку намекало и на шляпку, маленькую замшевую шляпку за два фунта.

Более того, мы даже провели приятный рождественский вечер — последний совместный. Я был в ударе. Дамы получили хорошие подарки, поскольку мы пригласили и мадам Лагранж. Она изнывала от тревоги о своем больном ребенке и была совсем одинока, поскольку супруг ее уехал проведать ребенка в зимний санаторий, и она осталась в сочельник одна. Зато у нас ей было по-семейному уютно.

— Благодарю вас! Вы заставили меня хоть на время забыть о моем несчастье. Вы милый и добрый человек, — сказала она мне, уходя от нас под утро. Но и жена была от меня в восторге.

— Сегодня ты вел себя просто замечательно! — сказала она, когда мы остались одни.

Может, я и вел себя замечательно, кто его знает. Факт, что я был в хорошей форме и чувствовал, что все со мной в порядке. Даже подумал про себя: вот ведь две никудышные бабенки, но дорого бы я заплатил в молодые годы, чтобы посидеть с ними за праздничным столом! Тепло, душевно, разносятся изумительные ароматы, ореховый рулет на блюде, женщины дали волю языкам и не думают прекращать это увлекательное занятие! Кто знает, когда еще доведется мне испытать подобное?

На что способны женщины, на какие метаморфозы — жену мою мы знаем. Но мадам Лагранж… поди ее раскуси! Она пылала воодушевлением, говорила о высшей Сути, да с такой проникновенностью, будто вчера встретилась с Всевышним. Вздрагивала и сбивалась со слов в потемках.

Потому как я тем временем выключил свет и поджег ром на столе. А голубые огоньки очень даже способны влиять на склонные к мистицизму души вроде мадам Лагранж. Философов всякого рода тогда было видимо-невидимо.

— Скажите мне, как это возможно: если в нас заключены сострадание, любовь и ум, чтобы мы могли критиковать сей мир, тогда в нем не должно быть места тому, кто его сотворил? — огорошила нас вопросом мадам Лагранж, молчаливая особа. Она была крайне немногословна по натуре, но в тот вечер говорила много — возможно, также из-за своего ребенка.

— Чтобы Сущность была лишена того, чем наделены мы? — принялась распинаться бедняжка… и хотя меня в ту пору нимало не волновали такие тонкости, как Субстанция или незримое проникновение Духа, я бы с удовольствием подкинул ей вопросик:

— Заключены ли в первичной Субстанции ложь и обман, коль скоро они свойственны некоторым людям?

Но, конечно, я не произнес этого вслух. Пусть думает бедолага, будто в Создании заключено и сострадание, а стало быть, и дитя ее выздоровеет.

Словом, пустая была женщина, как бутылочная тыква, и вместе с тем особа экзальтированная, и никак нельзя было догадаться, к чему бы это? Огромные глаза, в которых ничего не отражается, а к ним в придачу языки пламени, которые вырывались из нее подобно очагам пожара. Но к чему он, этот пожар?

Прощупывать, выяснять я не стал. Вместо этого завел свой небольшой серебряный граммофон и приготовил им грог — на славу, чтобы поднять дамам настроение. Снова поджег в чашечке палинку, снова выключил свет. И сказал:

— Милые дамы, вокруг темнота, а сердце мое аккурат свободно… Так что у кого есть желание целоваться со мной…

И пропел двусмысленный куплет.

В ответ на это, естественно, раздался легкий скрип.

— Ах! — восторгается мадам Лагранж. — Лиззи, можно я подарю ему поцелуй?

За это ее, судя по всему, ущипнули под столом.

— Ох! — вскрикнула она. — Только не ногтями! Что я могу поделать, если он у тебя такой сладкий! — просюсюкала она. (Это я-то «сладкий». Ну, и насмешницы эти француженки!)

— Ладно, так и быть, — согласилась моя жена. — Я зажмурюсь.

— Да, милочка, — говорит ей мадам с горящими глазами. — Твое великодушие дорогого стоит. — И тычет на свой лоб, чтобы я, мол, чмокнул ее туда.

Я приложился губами к ее уху.

Так прошел рождественский вечер.

Агент Грегори Сандерс однажды изрек мудрую истину (я намеренно подчеркиваю его занятие — агент, поскольку в мирской суете он не продвинулся далее сего, однако был умнее Джона Стюарта Милля. И не важно, что мы с ним не всегда сходимся во мнениях.) Так вот однажды он изрек следующее поучение:

«Горе, тоска прокладывают ложбинки в человеческом сердце, а после требуют своего, то есть хотят вновь быть наполненными. Требуют новых тоски-горя. Вот почему иной человек никогда и ни в чем более не находит себе покоя».

Мне вспомнилась сейчас эта его мысль. Сам я давно уже не находил покоя никогда и ни в чем. Но сейчас… словно усвоил новые движения, новые мелодии. «Побуду-ка я здесь еще какое-то время», — звучала мелодия. Стало быть, запросы человека гораздо скромнее. И я сразу же почувствовал себя лучше — можно сказать, превосходно.

— У вас такие крохотные ушки, мадам, зато глаза большущие. А будь наоборот, то-то было бы огорчительно, не правда ли? — спросил я мадам Лагранж.

— Хи-хи-хи, — прозвучало в ответ. Что я ни скажи, на самую несусветную глупость мне отвечали «хи-хи-хи».

Если же это так, значит, так тому и быть надлежит. Будь, человек, легок, пустотел, невесом, в особенности по отношению к тому, кого любишь. М-да… Я бы зарубил себе эту истину на носу, если бы намеревался еще раз связать с кем-нибудь свою жизнь.

Тоску свою держи в тайне, да и все остальное, что составляет твою истинную суть. Если не станешь обременять других своими переживаниями, тогда и раскроются перед тобою их сердца. Если свои чувства, страсти ты затаишь внутри себя, тогда о тебе говорят: «До чего приятный человек!» И все. Тобою довольны.

«Пусть будут довольны», — решил я и отправился за приготовленными подарками. Дамы сидели, осененные светом торшера, и блаженно квохтали, чисто куры. Радость переполняла их. Глаза затянуты влажной поволокой — не иначе как от рома, и похоже, все дурное выветрилось из их сердец. Как же возликовали они при моем появлении! Мадам Лагранж получила в подарок три красивых носовых платочка, сплошь кружевных, жена моя — тоже кружево, но какое! Шаль на плечи, из мягчайшей желтой пряжи. Можно себе представить, что это за роскошь, когда подходишь к дамам и слегка встряхиваешь перед ними этой красотой. Шаль разворачивается и начинает струиться, точно золотистая вода.