Слепая любовь - Фридрих Незнанский

— А как же! Большая двухкомнатная квартира. В самом центре города. А в Управлении говорят, что он самый лучший у них летчик-наблюдатель.

— Ты смотри, ха! А казался так себе… И ты там жить собираешься?

— Так приглашают. Обещают в их медицинский запросто перевести… А твой что?

— Знаешь, такие письма пишет, что не успеваю прокладки менять…

(Дружный смех.)

— А приехать?

— Фирму никак не может оставить. Но поклялся, что если не в этом, то в будущем месяце обязательно прилетит. Ох, чую, оторвемся! Чудо-парень, просто дрожу, когда его фотку разглядываю. Не веришь? А зря… А вот что с моими делать, просто не знаю. Если скажу: все, баста, выхожу замуж и улетаю к мужу, — их обоих кондрашка хватит. А не говорить — еще хуже. Ну, может, когда приедет, попрошу его поговорить с ними. Дед прямо ненормальный какой-то в последнее время. У меня даже ощущение появилось, что он ко мне мента какого-нибудь приставил следить. Противно — жуть. Уже и не разговариваем, живем в разных комнатах, как в разных квартирах… домах!

— Юлька, а может, ты все выдумала? Воображение воспалилось. Знаешь, иногда бывает, в стрессовых ситуациях человек просто теряется, хотя обычно он нормальный и здоровый. К доктору сходи, витамины попей.

— Ой, господи, и ты еще!.. Так что за люди-то? Откуда они?

— Да что ты зациклилась? Я ж говорю, у нас дядечка лежит. Он из этих, из бывших, понимаешь? Как-то вечером, перед сном уже он меня спросил о чем-то, я ответила. Ну и разговорились. А когда я пожаловалась, что поневоле попалась так, что не знаю, у кого защиту искать, он засмеялся и говорит: «Будет тебе защита». Взял свой сотовый и говорит: «Иди, погуляй, а потом зайди». Ну я и ушла. А он сам позвал и сказал, что к нему в гостевое время один парень придет, вот ему и надо все рассказать. Ну, пришел. Не парень, а дядечка, но славный такой, веселый. Он и слушал меня с улыбкой. А потом сказал, что пару дней повозит меня с работы домой и поглядит, кто там нарывается. Я думала, шуткой обойдется, а вышло так, что этих двоих, кстати, я говорила, Гришкиных приятелей, этот человек со своим напарником прямо при мне положили мордами в лужу. Сидят уже, голубчики.

— А дядечка этот твой, он как?

— В смысле?

— Ну… ты к нему как?

— У тебя одно на уме. Вот он-то мне и рассказал, как они один бордель брали штурмом. Ну, а когда подробности пошли, я поняла, что речь о вас. И перекрестилась, что вовремя ушла. Он, между прочим, и устроил мне разговор с Сережкой — по спутниковому телефону. У него там друг живет, генерал, тот все про Сережку сразу и выяснил. Вот так, подружка, с хорошими людьми поведешься, сама человеком станешь.

— Так это, значит, они тебе деньжат подбросили?

— Да-а-а… У тебя только одно на уме. Не понимаю, что этот Роб в тебе нашел? Мордочку? Задницу? Так у меня лучше. Ну, что? Скажи, если знаешь?

— Иди ты к черту! Надоела со своими нравоучениями, как старуха старая. Сама уже не можешь, значит, никому нельзя, так?

— Так тебе же все равно: можно, нельзя. Прокладку поменяешь — и вся разница. Пойду я.

— Да, иди. Я тоже допью и поеду домой. Пока, подруга.

— Пока…»

— Содержательный разговор, — хмыкнул Щербак.

— Между прочим, да, — не поддержал его Турецкий. — Хе! Умный народец пошел! Помните, кажется, у Штирлица было… Мюллер слушает допрос, который тот проводит с радисткой, и говорит что-то вроде: «Ни одного прокола. Только пол ребенка перепутал». И башкой дернул. Ну, этот, Броневой.

Филя засмеялся и сказал:

— Я тоже все время слушал их разговор и боялся, что где-то проколется. Чисто вышла, шпионка растет! Кому-то на радость…

— Кому-то да, — кивнул Турецкий, — но вот что нам теперь с этой Юлией делать? Ума не приложу. Как сказать? А говорить-то надо. И нельзя, потому что она, в ее состоянии, способна действительно руки на себя наложить! Там, я смотрю, всю семью надо перестраивать, а как? Когда они не хотят уже понимать друг друга?

— Борисыч, — прогудел Володя Демидов, — а чего мы головы-то ломаем? Он же, этот Осипов, сам говорил, дружок Константина Дмитрича. Ты б отложил гордость, хрен с ней, в конце концов, да сходил бы к нему? Может, они там, между собой, как два крупнейших юриста, общий язык найдут?

— Гордость ни при чем, Володя, — ответил Турецкий, — я другого боюсь. Ну, поговорю. Опишу все, как есть. А они, как два старых пердуна, полезут правду-матку качать! И что тогда? Могут?

— Еще как могут, — вздохнул Голованов. — Я другой вариант предложил бы. Надо как-то сделать, чтобы этот Роб, Боб, хрен в ступе, сюда прикатил. Заманить его. Вот вам и акт разоблачения. В таких ситуациях, Саш, руки на себя не накладывают, только злее становятся. И совсем уже взрослая девочка эта, я имею Юлию, как ее, Семеновну в виду, с характером. Плохим, другой разговор, но его не отнять.

— Сева, она не Семеновна, это дед ее Семен Викторович, а как звали отца, я не знаю, — сказал Турецкий.

— Сам же, я помню, назвал ее так.

— Ну, оговорился, не придирайся.

— Короче говоря, отсюда я и предлагаю исходить. Но с Меркуловым поговори, хуже не будет. А вдруг они сумеют все-таки понять друг друга? С папашей, дедом, я уже путаю, кто из них кто…

— Я тоже думаю, — как бы завершая разговор, сказал Филя, — что, если мы вывалим на Юльку весь компромат на Брентона, она, во-первых, ни одному нашему слову, ни одному доказательству — в этом ее состоянии — не поверит, а во-вторых, что гораздо хуже, может натворить неповторимых глупостей, от которых сама же первая и пострадает. Но это в том случае, господа, если она нам безразлична. Именно она, а не дело, которое мы вынуждены теперь поневоле доследовать.

— Филя прав. О ней надо думать. А Брентон — это… так, шелупонь… — поставил точку Турецкий.

Он был уверен, что не ошибается…

3

— Ты меня конечно же считаешь предателем? — полуутвердительным тоном спросил Меркулов.

— Не преувеличивай, Костя, — чуть скривился в усмешке Турецкий.

— Спасибо, благодетель, утешил. — Ирония так и лезла из каждого слова.

— Пока утешение исходит от вас… Нет от тебя одного, от ведомства. И я, как видишь, не ропщу. Да и на кого? Сам виноват.

— Ну вот, опять начинается самоедство, это… самобичевание. Хватит, не надо.

— Костя, ты не понял меня, я не для благостных разговоров о моем будущем решился побеспокоить тебя. И отнимаю твое драгоценное государственное время не для собственных жалоб. У меня дело. И очень серьезное, как нам представляется.

— Что за дело? Почему не знаю? — сразу серьезным тоном спросил Меркулов.

— Потому, Василий Иванович, что…

— Какой еще Василий Иванович? — Меркулов строго смотрел на Турецкого.