Загадка неоконченной рукописи - Барбара Делински

– Я не сплю. Я не ем. Я просто сижу дома или слоняюсь из комнаты в комнату. Я чувствую себя точно так же, как сразу после его смерти.

– Вам уже известно решение судьи?

– Нет. Оно будет известно завтра. А я уже предчувствую проигрыш, и меня мучает тот же самый старый гнев. Я не могу общаться с домашними, с друзьями. Я не хочу больше видеть, как они закатывают глаза и… вздыхают. Они устали от разговоров об этом. Они не могут понять до конца, что я чувствую. Да и как они могут? Может, они и любили Нормана, но он не был для них такой неотъемлемой частью жизни. Их будущее не зависело от него.

Кэйси предполагала, что родственники и друзья не только поэтому потеряли интерес к делу. Они уже пережили это. Точно так же, как и дочери Джойс. Она осталась единственной, кто продолжал этот бег на месте, не двигаясь абсолютно никуда.

– Разве вы можете вернуть его назад? – тихо спросила Кэйси.

– Нет. Не могу. Я это понимаю. Но если бы я выиграла это дело – это было бы важно для меня. Я бы почувствовала, что все наконец кончилось.

– Черта подведена.

– Да. Если я выиграю, я действительно подведу черту.

– А если проиграете?

– Черты не будет. Я буду продолжать думать, почему он умер.

– А что сказали врачи? – спросила Кэйси. Она знала ответ, но Джойс не повредило бы проговорить это вслух.

– Они сказали, что у него возникла обширная аллергическая реакция на анестезию. Ему раньше никогда не делали общего наркоза. Как я могла знать?

– Вы? Почему вы? Откуда вы могли знать об этом?

– Но кто-то же должен был. Никто не знал, что у него возникнет такая реакция – ни его мать, ни он сам, и уж, конечно, ни вы. С другой стороны, вы сделали все возможное, чтобы выяснить причину его смерти. Вне зависимости от вердикта судьи, вы можете считать это дело закрытым для себя.

Джойс выглядела загнанной.

– А если нет? То есть, конечно, можно сказать, что суд не счел доказательства достаточными для вынесения обвинительного заключения. Но это не значит, что доказательств нет вообще. Кто посмеет сказать, что доказательства, собранные нами, ложные? Вот почему мне нужна победа. Мне нужно определенное решение. «Доказательства недостаточны» – это не ответ для меня. Мне необходим точный ответ.

Кэйси могла это понять. К тому моменту, когда она вернулась обратно наверх, а это было уже ближе к вечеру, она была полна энергии, чтобы найти свое решение. Она прикинула, что в двух комнатах осталась еще добрая дюжина необследованных коробок. На этот раз в одиночку она яростно набросилась на них, двигая одну за другой, уже не садясь рядом, а наклоняясь над ними, чтобы быстрее рассмотреть содержимое.

Когда она расправилась со всеми коробками, в ее руках оказалась всего одна значимая вещь. Большая часть личных коробок содержала детские реликвии Конни. Она нашла вышитую афганскую шаль, изодранную почти в лохмотья. Пару маленьких коричневых ботиночек со стертыми почти до дыр подметками. Несколько детских фотографий, относящихся к дошкольному периоду жизни Конни. На них он выглядел милым, робким ребенком, черты которого поразили ее сходством с кем-то. Потом до нее дошло, что она видит в них себя.

То же самое было и с волосами. Она нашла маленький конвертик, в котором лежала отрезанная прядь волос абсолютно такого же, как у нее, цвета. У нее перехватило дыхание от ощущения родства, когда она достала прядь и погладила ее.

Но еще большее впечатление произвела на нее обезьяна. Это была потертая мягкая игрушка с длинными тощими ногами и выцветшим коричневым мехом, торчащим клочками. Один помутневший глаз болтался на нитке, второй и вовсе отсутствовал. Это была самая милая и жалкая вещь, которую Кэйси когда-либо доводилось держать в руках. Она зарылась носом в ее мягкое брюшко. От нее шел чуть затхлый запах времени. Кэйси догадалась, что это была любимая игрушка Конни. Представила, как он укладывал ее с собой спать, даже когда подрос. Догадывалась, что он наделил ее жизнью, именем и личностью, так что выкинуть ее было равносильно убийству.

Точно такие же чувства она сама испытывала к своему игрушечному утенку. Даффи. Даже сейчас он продолжал сидеть на столике в ее квартире, прислонившись к лампе. Даффи любил ее всем своим игрушечным сердцем в те годы, когда она отчаянно мечтала о двоих родителях. Она не знала, в какой нужде помогала Конни эта обезьянка, но точно знала, что уже не способна убрать ее обратно в коробку. Она даже не могла оставить ее с Ангусом на кровати Конни.

Взяв ее с собой вниз, она усадила ее на подушке в своей бледно-голубой комнате, чтобы она смотрела на тумбочку, где лежала фотография Конни. Наверное, она поступила правильно, потому что обезьяна уселась прочно и выглядела удовлетворенной. Для Кэйси это было неким утешением, поскольку в том, что касалось продолжения «Записок», она потерпела поражение. Ни в одной из коробок не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего большой конверт манильской бумаги с буквой «К» на лицевой стороне. Она не представляла, где еще искать.

Расстроенная, она побрела в сад, но неожиданно обнаружила себя сидящей на покрытых ковровой дорожкой ступеньках лестницы, ведущей в офис, и разглядывающей картины Рут. Если средоточием жизни для Конни были леса, то для нее – океан. Там, где он отдавал предпочтение глубоким, насыщенным оттенкам зеленого, красного и синего, кисть Рут окуналась в неяркие, пастельные краски. Картины как бы являли собой вещественное свидетельство различий между двумя людьми. Кэйси в сотый раз задумалась, что же удерживало этих людей вместе?

Картины Рут даже сейчас, в сумерках лестничного пролета, были полны надежды и света. Они словно приглашали куда-то. Они искушали Кэйси. Но одновременно ранили.

Вечер четверга Кэйси обычно посвящала йоге, и сейчас она чувствовала, что занятие необходимо ей. Однако она все же пропустила его, потому что больше, чем в йоге, она сейчас нуждалась в разговоре с матерью. Она решила, что у Кэролайн найдется пара слов по поводу Рут. Однако в этот вечер у Кэролайн не нашлось ни слова ни по какому поводу. Она спала и дышала, возможно, чуть тяжелее, чем обычно, но все-таки без надрыва и боли.

Кэйси села с ней рядом, взяла ее за руку и внимательно всмотрелась в лицо в тусклом вечернем свете. Она не сказала ничего о Рут. Ей не хватило духу добавить это ко всему остальному, с чем приходилось сражаться Кэролайн.

Через некоторое время она тихо окликнула:

– Мам?

Она подождала, стараясь заметить дрожание век, малейшее подергивание, которое могло бы свидетельствовать о том, что мать слышит ее.

– Мам, ты знаешь, что я здесь? – Она ждала, смотрела, и постепенно ей становилось страшно. – Мне нужно знать, что происходит с тобой. Это начинает беспокоить меня.

Кэролайн лежала неподвижно, повернутая на бок, с закрытыми глазами. Кэйси наклонилась ближе.

– Ты слышишь меня? – в полный голос спросила она.