Болваны - Александр Галкин

Молодая врач, Фатима Шотоевна, ровесница Архангельского, отнеслась к нему как к брату. Ему опять ввели серию аллергенов, одновременно лечили: кололи в плечо, утром приносили по три таблетки и кефир. Архангельский аккуратно складывал таблетки в цилиндрическую коробочку: авось когда-нибудь сгодится. Кефир выливал в раковину.

Очень многое зависело от врачихи, и Архангельский стал плести любовную интригу. Первым делом он показал свою крайнюю заинтересованность проблемами мусульманства. Чутью Архангельского можно было бы позавидовать: он сразу попал на золотую жилу. Фатима Шотоевна втайне исповедовала ислам. Ее симпатия к Архангельскому росла день ото дня. Архангельский начал осторожно жаловаться на жену, особенно на ее фанатичное православие. Фатима Шотоевна ему сочувствовала. Архангельский пошел дальше: он сетовал на свою доверчивость и романтическое отношение к людям; будь он поопытней и порешительней, он не стал бы связывать свою судьбу с нынешней супругой. Как они духовно далеки друг от друга! Впервые за много лет Архангельский почувствовал духовное сродство - с Фатимой Шотоевной. Если она протянет ему руку помощи, то он сделает решительный шаг - и перейдет в мусульманство, тем более что он, как иудей по родителям, в детстве уже подвергся процедуре обрезания.

На выходные Архангельский, отпущенный Фатимой Шотоевной, съездил домой, чтобы, помимо крепких объятий Маши Архангельской, связаться с соседом по лестничной клетке - опытным врачом, крупным авторитетом по эндокринологии, директором института. Лет пять назад он лечил отца Архангельского от инсульта, хотя и безрезультатно, практиковал, в том числе и на дому; к нему не однажды приезжали консультироваться дети Хрущева. Когда Архангельский растолковал ему ситуацию, профессор Островский ударил себя по ляжкам, отругал Архангельского, что тот сразу не обратился к нему - он тут же положил бы его в институт Эндокринологии, и дело было бы в шляпе. Впрочем, не все еще потеряно. Островский покопался у себя в шкафчике на кухне, извлек бланки, печати, за десять минут написал ему выписку из истории болезни: будто бы Архангельский - наследственный инвалид, у него больные надпочечники, на почве чего и возникла эндокринологическая астма (отец его тоже умер от надпочечников), кроме того, он, Архангельский, дважды лежал в институте Эндокринологии, ему прописано ежедневно пить преднизалон. Он шлепнул печати, подмахнул подпись директора клиники, выдал бумаги Архангельскому. Напоследок сосед сказал: "Если будут трудности в институте Иммунологии, позвони мне, мы положим тебя ко мне... Я рассеку тебе кожу на локте, а потом зашью. Мы напишем, что ты перенес операцию по вживлению кристалла... Кристалл преднизалона... Страшно дорогой... он вживляется в тело, а потом постепенно рассасывается. В общем, ты живой инвалид. Какая там армия! До койки бы доползти!.."

Архангельский в понедельник с легким сердцем вернулся в институт Иммунологии. Его тылы еще больше укрепились; во время передышки он подтянул к окопам свежие силы из резерва и полевую кухню. Фатима Шотоевна, увидев выписку Архангельского об эндокринологической астме, испытала небольшой шок: до этого Архангельский ни разу не упомянул об этой своей тяжкой болезни; Архангельскому якобы подсказали, вот он и привез из клиники эти документы, если б не его рассеянность и занятость... ведь он с головой ушел в интеллектуальные проблемы структурной лингвистики.

Кстати, подоспела еще одна экспертиза - повторная спирометрия. Здесь Архангельский уже насмотрелся на астматиков: как торопливо те вдыхают в себя воздух и как мучительно выдыхают. Профессор Островский к тому же посоветовал Архангельскому симулировать затрудненный выдох. (Первый раз в другой больнице Архангельский ошибочно с усилием втягивал в себя воздух и легко выдыхал, полагая, будто именно так дышат легочные больные.) Теперь Архангельский не был таким дураком и встретил спирометрию во всеоружии: он просто-напросто выдувал в трубочку пузыри, с интересом наблюдая, как его пузыри вычерчиваются на бумаге в длинные неровные кривули.

Изучив выписку соседа, Фатима Шотоевна прислала к Архангельскому местного эндокринолога. Эндокринолог, судя по всему, был астматиком, и они с Архангельским, тяжело дыша и покашливая, разговаривали как два инвалида - вяло, с долгими паузами и длинными передышками. После одной из таких пауз эндокринолог попросил Архангельского показать, где у него были пятна. Архангельский ничуть не испугался, поскольку вычитал в медицинском справочнике, что в ходе той эндокринологической болезни, которой наделил его сосед, появляются бронзовые пятна на локте. Он и показал эндокринологу свой локоть. У того глаза на лоб полезли, он снял круглые очки, протер их, стал дышать глубоко и ровно. "Простите, - заметил он, густо покраснев, - но ведь эти пятна бывают на внутренней стороне локтя..." - "Ах, да... конечно... конечно..." - Архангельский тоже покраснел и стал объяснять все своей дурацкой забывчивостью.

Фатима Шотоевна предложила Архангельскому съездить на консультацию к профессору Островскому в институт Эндокринологии, а заодно, поскольку у него такие солидные знакомства, захватить еще двух ее больных. Архангельский перезвонил соседу. "Пусть приезжают", - был ответ. Трое больных, в число которых затесался Архангельский, во главе с Фатимой Шотоевной поехали на машине "скорой помощи" из института Иммунологии в институт Эндокринологии. На коленях, в пакетиках, они держали по баночке с мочой.

Шофер долго не мог найти дорогу, спрашивал Архангельского. Тот знал только адрес - "улица Дмитрия Ульянова". "Как ехать: направо или налево?" - добивался своего шофер. "Я с этой стороны не заезжал..." - робко врал Архангельский. " А, вижу... Вывеску вижу!..." Шофер подрулил к громадному комплексу зданий. "Куда идти?" - спрашивает Архангельского Фатима Шотоевна, ведь он дважды здесь лежал. Архангельский понятия не имеет: "Кажется, сюда..." Они заходят в научный институт, пробираются через необъятные коридоры, с трудом отыскивают дорогу наружу; наконец, попадают в приемную директора института профессора Островского. Тот встречает их с распростертыми объятиями, с шутками, прибаутками, побасенками, очаровывает Фатиму Шотоевну, говорит, что ее начальник, директор института Иммунологии, Рэм Петров, - его лучший друг и она всегда может на него положиться, равно как и на Рэма Петрова.

Архангельский раздевается. Сосед, никогда не видевший его в голом виде, в немом изумлении с ужасом глядит на мохнатое тело Архангельского. Оказывается, как потом догадался Архангельский, с этой эндокринологической болезнью волосы на теле вообще не растут. Островский осторожно касается шерсти на груди Архангельского и говорит: "Ну надо же!... И волосенки какие-то появились.... Вот что значит пить преднизалон! Молодец! Недавно, - обратился Островский к Фатиме Шотоевне, - умер академик Гусев из института Онкологии... Сделали вскрытие: у него надпочечники как березовые листочки... (Островский с брезгливой гримасой показал пальцами их крошечные размеры.) А всё почему? Потому что не пил преднизалон! Я ему сто раз говорил: пей преднизалон, пей преднизалон... Не пьёт! Вот умер!..."

Островский, продолжая балагурить всё в том же духе, подхватил под руку Фатиму Шотоевну и стал выводить ее из кабинета, в промежутке он быстро подошел к Архангельскому и шепотом бросил: "Задержись, половину мочи вылей в раковину и долей воды". Архангельский так и сделал. Двум другим больным Островский твердил: "Пейте кефир. Пейте! Без кефира никуда.... Кефир - это вещь!"