Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли

Антуанетта что-то бойко пролепетала им по-французски, а в конце добавила:

– Мадемуазель Нора Келли.

Я едва не присела в реверансе перед этими дамами с тщательнейше уложенными седыми волосами. Таких легко можно было представить при дворе в Версале. Та, что пониже, своим круглым лицом напоминала мне жену Майка, Мэри Чемберс. Вот только Антуанетта представила ее герцогиней какой-то там – я так и не разобрала длинную вереницу слов французского географического названия, входящего в титул.

– Je suis enchanté[89], – сказала я.

Как это часто бывало, когда я говорила на французском, ответ прозвучал по-английски.

– Добрый день, мадемуазель, – произнесла дама, а затем добавила: – Nollaig shona duit.

Эта ирландская фраза была знакома мне с детства.

– И вам счастливого Рождества, – ответила я. – Простите, но я не говорю по-ирландски.

– C’est dommage[90], – заметила вторая женщина, та, что повыше.

Казалось, она тоже аристократка. Дама медленно подняла свой монокль, рассмотрела меня, а потом так же медленно опустила его. На беглом французском она сделала какое-то замечание герцогине, и та улыбнулась мне.

– Моя подруга графиня не любит говорить по-английски, – сказала она. – Однако я напомнила ей, что мы сейчас entente, в союзе с саксами.

Мне только показалось или в ее английском действительно слышалась странная напевность? Не ирландский акцент, но нечто такое все же было.

– Однако мне la langue anglaise[91] нравится, и я ценю возможность попрактиковаться в нем с маленькими мадемуазель Антуанеттой и Шейлой, – заметила герцогиня.

Обе девушки в ответ расплылись в улыбках.

– Мы их компаньонки, – прошептала мне Антуанетта.

Дама повыше выдала еще одну тираду на французском, из которой я поняла лишь «Наполеон» и «слава». Антуанетта перевела – достаточно вольно, как по мне.

– Мадам графиня хочет сообщить вам, что ее прапрадедом был О’Каан, или О’Кейн, предводитель клана О’Нейллов. Он покинул Ирландию во время Бегства графов[92] в 1607 году. С тех времен их семья постоянно поставляла офицеров в армию короля Франции, а также императора Наполеона. Но по-настоящему оценил это только император. В общем, смысл такой.

– Довольно близко к тексту, – заметила я.

И снова французский.

– Мы все служили, – взяла слово герцогиня, на этот раз на английском. – Я рада познакомиться с американкой. Мой прадед путешествовал по вашей стране.

– Правда? – подхватила я. – Не в Новый Орлеан? Моя семья приехала в Америку как раз через Новый Орлеан.

– Non, – ответила она. – Он служил в армии вместе с маркизом де Лафайетом во время вашей революции, а затем умер во Франции, защищая своего короля.

– С Лафайетом? – переспросила я. – Что ж, спасибо вам. Мы ценим его помощь. Конечно, в те времена моей семьи в Америке еще не было. Но в армии Вашингтона было много ирландцев. Даже среди генералов.

Она понимающе кивнула. Вдруг герцогиня ахнула: в нашу сторону двигалась совсем пожилая дама, старше их обеих, которую вела под руку девушка лет двадцати. Я встала, принесла два стула и установила их перед всеми остальными. Интересно, где Мод? Я не допускала, что она на кухне лихорадочно заканчивает готовить угощение.

– Разрешите представить вам Элизабет де Мо, – обратилась ко мне герцогиня.

– Бонжур, – сказала я.

– Добрый день, – ответила та.

В ее английском также угадывался определенный акцент. Мне стало любопытно, какой из ирландских Диких Гусей[93] занес ее сюда. И я бросила пробный камень.

– А ваш прадед тоже покинул Ирландию вместе с О’Нейллом? – спросила я.

– О нет. Я француженка, только француженка.

– Но ваша речь… Этот акцент…

– Моими учителями были ирландцы. Видите ли, мой отец, – тут она выпрямила спину, – Шарль Форб Рене де Монталамбер, был близким другом Дэниела О’Коннелла, Освободителя.

Две другие знатные дамы согласно кивнули, но я была полностью сбита с толку. Имя О’Коннелл было мне знакомо. Бабушка Онора часто говорила про лысого Дэниела.

– Мы все восхищались им, – сказала герцогиня.

– Он часто бывал у нас дома, – тем временем продолжала Элизабет. – Помню, как маленькой девочкой я стояла вместе со всеми нашими домочадцами, чтобы попрощаться с ним. Было это в 1847 году, мне тогда исполнилось десять лет.

По словам бабушки Оноры, это был Черный 47-й – самый страшный год Великого голода. Выходит, этой женщине сейчас… Я провела вычисления в уме. Семьдесят девять.

– А через несколько недель я застала свою мать в слезах, – продолжала она. – «Monsieur O’Connell est mort»[94], – сказала мне она. Наши семьи были очень близки. Мой прадед служил вместе с дядей Дэниела, графом О’Коннеллом, в Ирландской бригаде, сражался на стороне нашего французского короля против англичан. А затем вместе с ним перешел служить в британскую армию.

– Что? – Я не могла скрыть своего удивления.

– Революция, – с улыбкой пояснила герцогиня.

– Погодите-ка, – все равно не понимала я. – Выходит, они сначала сражались против британцев, а потом – за них?

– В конечном итоге даже Освободитель стал роялистом. Он хотел освободить Ирландию, но с Викторией в качестве королевы, – ответила графиня.

Тут в разговор вмешалась девушка, пришедшая с Элизабет де Мо.

– Даже не пытайтесь разобраться в этом, – обратилась она ко мне. – Мы, ирландцы, часто сражаемся за разные стороны конфликтов. Меня зовут Мэри О’Коннелл Бьянкони.

– Так вы его родственница?

– Да, я правнучка Дэниела О’Коннелла.

– Де Монталамберы всегда были большими друзьями, и семьи Бьянкони тоже, – сказала Элизабет.

– А я и сейчас живу у них, – добавила девушка.

Бьянкони? Эту фамилию я тоже где-то слышала.

– Другой мой прадед привез в Ирландию общественный транспорт со своими дилижансами, – сказала она.