Симптом страха - Антон Евтушенко

— Сожжён?

— Я же говорю, — старик недовольно прервался, — этот Рушди попал в немилость к духовным лидерам магометан. Там мутная история. Были взрывы в книжных магазинах, книгу жгли на площадях публично в знак протеста. Покалечили или убили нескольких причастных к переводу книгу. За голову Рушди и по сей день назначено вознаграждение.

— Странно, что я об этом ничего не слышала.

— Если вы чего-то не видите или не знаете, — назидательно заворчал старик, — то это не значит, что этого не было.

Он не стал дочитывать — словно бы обиделся на неосведомлённость Нэнси. Вложил неверно свернутый листок в конверт, моментально опухший из-за нескладности письма, и запульнул им в дальний угол верстака.

— И я её ещё уговариваю!

— Дорого у нас, — поддакнул Сава, — так что не раздумывай: бери. В залог или насовсем. Не прогадаешь, а покупатели, если что, найдутся. С руками и ногами оторвут.

— За двадцать лет не оторвали, — Нэнси скептически качнула головой. — Я возьму только потому, что знаю, — углом книги она вписала в воображаемый круг шишковатый череп Савы, — вы мне всё равно не заплатите.

Настенные часы пробили час, будто пропели «дэ-ээнь…», и не успел затихнуть пружинный бой, как «рубка» мягко завибрировала под нагружаемыми чьими-то шагами ступенями.

— Вот! — сказал Сава, предпочитая оставить критику в свой адрес без внимания. — Правильные клиенты знают, когда надо приходить: к началу или к концу обеденного перерыва, а неправильные даже уйти вовремя не могут, потому что приходят — не вовремя!

Она окатила брезгливым презрением торговца и резко развернулась на каблуках в сторону выхода.

— Ступай, куклёночек, ступай, — услышала в спину. — И без тебя дел хватает!

«Швах», — подумала Нэнси, добавляя ещё кое-что в уме к характеристике торговца Савы. Она даже остановилась и снова повернулась к ухмыляющейся роже, с тем, чтобы плюнуть в неё или запустить тысячестраничным вознаграждением её трудов, но растерянно замешкалась, услышав его восторженное:

— Вот так смык! Так на так, как говорится.

Нэнси запоздало сообразила, что Сава обращается не к ней. Отстраняясь ладонью от падающего света, проторившего тропинку через неплотный нахлест карт на окнах, она всмотрелась в лицо вошедшего. Уже однажды видела она эту ядовитую субтильную фигурку — мальчишка-сопливец, позволивший наговорить ей дерзости. Спиногрыз! Она видела его на рынке с Савой. Вместо тренировочного костюма он был одет в вельвет — в плюшево-ребристые штаны длиной до щиколоток и такую же куцую куртейку с декоративными погонами. В редких, испорченных зубах его застряла жвачка, которой он чавкал с чрезмерным усердием. От ходивших взад-вперёд желвак двигалась и принайтованная за ухом сигарета. В руках — здесь Нэнси инстинктивно прижалась спиной к стене и вся её кипучая, не выплеснутая злость куда-то испарилась — он держал пластиковый ящик для рассады с тряпичной горкой свёрнутого абы как шмотья. Из-под пятнистого тряпья выглядывали два черенковых обреза лопат. Эти вещи, моментально узнанные, помогли узнать лицо мальчишки.

— Здравствуй, Боря! — нетерпеливо и вкрадчиво проговорил Сава и плотоядно ухмыльнулся. — Ну вот мы и свиделись!

Погода испортилась на утро. С прошлого заезда солнце затерялось в дымных облаках, и буйный солнцепёк затёрся поновлённым дыханием суровой Балтики — неровным, свистящим, подопревшим прохладцей. Бесконечно струился неторопливый дождь, прерываясь только на порывы ветра. Его неласковая инерция, непогашенная и непогашаемая, раздувала тряпичные бока брусничников, гнездившихся под-над штакетником решётчатых заборов, выходивших коваными фасами к мелковатому озеру. На дальнем отлогом берегу подпирали шоссейную дорогу участки-огороды, уже который год не знавшие ни плуга, ни лопаты. По их кромкам вытаивала дерновина, теснимая ивовым лозняком. Раскормленный частыми парными дождями, он огибал изрезанную кромку берега, смыкая ту и эту сторону, вплотную подбирался к двухэтажной каменной постройке с лепным фронтоном, с колоннадой и карнизами. Дом держался нарочито обособливо, хотя на фоне типично сельского пейзажа это получалось из ряда вон как плохо. Кроме всякого, в тяжеловесную старую архитектуру кто-то, стена к стене, без почтительного удаления втиснул современную коробку неказистого строения. Уныло-серого цвета, без лепнины на фасаде, оно, на фоне сановитого, вельможного соседа, казалось верхом эстетского уродства.

Звонок не работал. Или работал, но там, внутри, не хотели открывать. Глеб упорно давил кнопку, пытаясь вслушаться в далёкую трель электрического соловейчика. Соловейчик молчал. Он терпеливо выждал, повернулся спиной и что было силы наподдал пяткой. В слабозаметном сейсмостойком содрогании дверной материи не произошло ничего. Всё так же по шиферной кровле аритмично и мягко лепили капли и вдалеке выкручивались злобные барашки дыма, шипящие потухшим на дожде костром. Под скамейкой, раздув впалые бока, нервно дышал когда-то крупный, а ныне отощавший пёс. Глеб присмотрелся: не тот ли это, что пытался по прошлому разу бросаться под колёса? Нет, не тот. Тот был с колтунами, а этот шелудивый. Глеб подобрал лежащий у ступенек кусок крупной, с кулак размером щебёнки и замахнулся от бессильной злобы на животное. Но псу было настолько всё равно, что он даже не подумал шелохнуться, только скосил глаза с червлёными белками. Злость надо было куда-то девать, и Глеб двинул каменюкой по металлической набивке двери, простроченной крест-накрест булатными заклёпками. Тотчас по ту сторону раздалось глухое шорканье, точно ластик заходил взад-вперёд по бумаге, затирая карандашную помету. Дверь огрызнулась, клацнула щеколдой, и на пороге возникла равносоставная фигура низенького, но плечистого санитара.

— Звонок не фурычит, — добрым искусственным голосом сообщил Глеб.

— Мужик! — Крепыш заложил большой палец за пуговицу стиранного-перестиранного больничного халата и принял угрожающую позу. — Читать умеешь? Вторник и четверг для посетителей — неприёмные дни.

Глеб покосился на табличку и вежливо прикрыл ладонью зевок.

— Я не посетитель. — Он поскучнел, бросил камень в сторону и полез в карман. В его руках мелькнуло служебное удостоверение с золотым тиснением двуглавого орла. Крепыш протянул мягкую, будто без костей ладонь и, близоруко щурясь, попытался перехватить свидетельство.

— Мужик! Читать умеешь? — Глеб зло перекривлял санитара и отстранился. — Вот и читай, а руками не трогай.

Переводя взгляд с удостоверения на его владельца — и обратно, крепыш крепко задумал, что ответить: мучил в темноте сознания желвак обратной связи, хоть какой-то реплики, но ничего так и не придумал. Лицо его сильно напряглось. В очередной раз он провёл недоверчивым взглядом по бледному энергичному лицу молодого человека, сравнил с фотокарточкой в опасном гербатом ксивнике, но всё же сдался: отстранился, пропуская того внутрь.

Сиреневый свет гудел шмелями под самым потолком, томясь в длинных матовых баллонах. Иногда он стрелял люминесцентными пунктирами неисправных стартеров и косо мазал о белый кафель, сползая хитрыми зигзагами от стены к стене. Глеб терпеливо и послушно последовал за ломаными линиями слепяще-электрического света. В озонированном, процеженном сквозь фильтры воздухе не смела барражировать ни одна пылинка, ни один посторонний запах, кроме медицинского, не вился в нём. Его горчично-эфирный дух гулял по закоулкам унавоженной больничной нивы, будучи не просто запахом, а солью, сущностью и атмосферой административного учреждения.