В тени Холокоста. Дневник Рении - Рения Шпигель

Вы мне поможете, Булуш и Господь!

Я очень люблю З. Он такой спортивный, и я под таким впечатлением. Я могу у него укрыться, просто прижаться к нему – это так здорово, так уютно и…

Но начнем с начала. В конце концов, сегодняшний день не был хорошим.

Первым делом утром – встреча; покраснела, как свекла, потом обсуждали работу, потом разговор с Зигушем. Потом был Мацек и, наконец, эта ужасная интрига, которая разрослась до страшных размеров и ничего из нее не получилось. Потому что все это приключение с З. было довольно приятным. Но и странным, ох, таким странным! Я не представляла, что так может быть.

З. говорит, что я вялая и упрямая, и то и сё, и он постоянно выясняет, почему я не люблю танцевать. А я не люблю танцевать, потому что не умею. И когда я чувствую, как сегодня, когда я себя чувствую так странно, вроде дрожи, как я не знаю что, и мне это не нравится. Черт, я самая большая свинья на планете Земля? О, как хорошо выбросить это из груди, я чувствую облегчение. Я рада, что ему удобно так открыто говорить обо мне, но в то же время это обижает, я чувствую, как будто застряла на низком уровне и не могу подняться. Но потом я забыла обо всем на свете. Когда я обнимала его, когда прижалась к нему всем телом…

Всегда самое трудное – прощаться. Я люблю его как-то всем телом и когда он рядом, это как будто рядом со мной олицетворение весны. А весна может одурманить! Это правда, что женщины весной опасны? Да, безумные женщины. Но не я, мне только нравятся самые невинные ласки, которые потом вводят меня в странное состояние, как будто не 9 часов вечера. Я бы, вероятно, тоже безумствовала, совсем как они, но… Ну, девушка, не сходи с ума – ах, я одержима, и это так.

Вы мне поможете, Булуш и Господь.

Вероятно, – но об этом трудно писать. Знаешь, теперь я знаю, что означает слово «экстаз». Я его почти понимаю. Это неописуемо, это лучшее, чего могут достигнуть влюбленные. В первый раз я ощутила это стремление стать одним, одним телом и… ну… чувствовать больше, я бы сказала. Кусать, и целовать, и сжимать, пока не покажется кровь. (И потом есть еще другой симптом.) А Зигуш говорил о доме и машине, о том, что будет для меня лучше всех.

Господи Боже, я Тебе так благодарна за это влечение и любовь и счастье! Пишу эти слова по-другому, шепча их про себя, чтобы не спугнуть их или не сдуть. Писать стихотворение, но не кровожадное, а весеннее. Мама одна, даже Г. там нет. Не хочу ни о чем думать, я просто хочу желать так сильно, так страстно, как… ты знаешь.

Вы мне поможете, Булуш и Господь.

Дни и настроения переливаются. Не так много дней прошло, но у меня через мозг протекло столько мыслей. Однажды утром я проснулась и подумала, что что-то случилось. Из крыши напротив торчали две антенны, пронзая голубое небо. Мне были видны только эти антенны и кусочек неба между ними, и больше ничего. Зачем я об этом пишу? Потому что хочу тебе показать, что не было какого-то символа, который принес эту мысль. Я просто пробудилась ото сна, который мне сказал, чтобы я не верила в свою грандиозную, заветную фантазию. Почему? Не знаю. Я просто почувствовала себя взрослой и поняла, что это детская, глупая и несбыточная фантазия. Так вот как бывает, когда смотришь на мир бесстрастно, – две антенны и небо. И я, такая мудрая, могла бы насмешливо улыбнуться, но для этого нет ни сил, ни храбрости… Так что моя вера теперь уменьшилась, но она вернулась и понемногу растет. Я по-прежнему молюсь с тем же рвением, как прежде. Не сейчас. Чего я хочу больше всего – мечты. Хочу желания, да, потому что я испытываю желание каждой частичкой своего тела, мыслей, воображения. Даже самая невинная книга меня возбуждает так же, как близость между другими людьми и между нами. Ах, я борюсь с такими ужасными мечтами, отвратительными мечтами. А я… и ты. Раскачивающийся корабль, я бегу, прибавляя скорость… и… и… надо прыгать?! Я прыгну, если… я прыгну тысячу раз, если он будет жить вечно.

Сегодня Зигуша не видела, он много работал, устал и ослаб. И это хорошо, очень кстати, потому что как раз сейчас меня переполняет энергия. Моя жажда жизни вселяет в меня ярость. Я хотела бы использовать эту силу в благородной битве. Вы мне поможете, Булуш и Господь.

Я спокойна. Мы с Норой долго гуляли далеко по кварталу и разговаривали. Она была первым человеком, которому я рассказала. Я поняла, что мучила меня эта ноша. Мы пролистали прекрасный альбом, и мне стало хорошо, а главное – я успокоилась.

Зигмунт там тоже был, он там был и потом ушел. Не надо было это записывать.

Мы поговорили и про Вальдека. Странно. Иногда мне интересно, не вл…на ли я в него. Задохнуться можно от этого слова. А только полчаса назад у меня сердце колотилось от страха.

Куда ни взгляни, везде льется кровь. Такие ужасные погромы. Убийства, убийства. Всемогущий Боже, в сотый раз смиренно прошу Тебя, помоги нам, спаси нас! Господи Боже, позволь нам жить, умоляю Тебя, я хочу жить! Я так мало испытала в жизни, ничего. Я не хочу умирать. Я боюсь смерти. Все это так глупо, так ничтожно, так незначительно, так мелко. Сегодня я беспокоюсь, что я некрасива, завтра вообще могу перестать думать. Да, да, война ужасная, жестокая, кровавая. Чувствую, я стала такой из-за нее.

Меня прервали. Но эта мысль поглощает меня. Стоит ли делать усилие? Говорю тебе, что-то произойдет. Что? Не знаю. Но произойдет. Или, может быть, уже произошло. Не могу выбросить это из головы. Сейчас надо думать о другом. Господи Боже, прости меня, спаси меня и защити меня. Всемогущий, прекрати эту войну сейчас. Вы мне поможете, Булуш и Господь. Я верю в вас!

Я болею и немного брюзжу. Так боюсь за Ярошку. Она кашляет, ее необходимо показать врачу (у нее такие слабые легкие). Бабушка отказывается. Я ей говорю, что она должна это сделать, но бабушка считает, что «должна» – вещь относительная. И что теперь? Она ведь ребенок. Ах, бабушка сама никогда не ходит к врачу, у нее такое правило, но следует ли его применять к ребенку, у которого вся жизнь впереди? Может быть, ей надо помочь, спасти? Может быть, она действительно больна?