Повседневная жизнь Венеции во времена Гольдони - Франсуаза Декруазетт

Свадьба, как объясняет Гольдони, это возможность устроить «большую выставку драгоценностей». Супруга является одним из экспонатов этой выставки. Как Республика извлекает доход из своего величия и блеска, так и муж извлекает выгоду из жены, демонстрирующей его богатство. Таким образом оправдывались роскошь женских нарядов и женское кокетство. Когда в 1638 г. Джованни Баттиста Торретти спросили, как он относится к богато одетым женщинам, он ответил, что вполне допускает, чтобы жена, подобно вьючному ослу, навешивала на себя все имеющиеся в доме драгоценности и украшения, дабы «все могли оценить величие и богатство ее мужа».[499] Ответ этот прозорливый де Бросс толкует следующим образом: жена является «предметом мебели, коим пользуется все семейство».[500] Еще жена является чем-то вроде страховой кассы: вкладывая средства в женские украшения, муж удачно их помещает, не растрачивая на запретные удовольствия, игру или куртизанок, а в случае банкротства ему обеспечена финансовая поддержка жены, уподобившейся, выражаясь словами того же автора, передвижному банку. Понятно, почему куртизанкам запрещалось носить жемчуг, но они все же его носили. Также понятно, отчего бедные дворяне, не имевшие возможности подарить невесте ожерелье из настоящего жемчуга, брали напрокат или же покупали по случаю поддельные жемчуга. Главным всегда считалось поддержание видимости, хотя, как это ни парадоксально, государство (впрочем, также склонное к парадоксам) и создало специальные суды, занимавшиеся регламентацией женских туалетов и украшений.

Установилась своеобразная мода на чичисбеев, этих «забавных зверушек», «женщин по манерам и привычкам и мужчин по исполняемой роли; это и не мужья и не холостяки, хотя часто и то и другое вместе».[501] Карикатурные изображения этих напудренных элегантных щеголей, верных спутников дам от будуара до ложи в опере, сохранились как в литературе, так и в театре. В появлении этих, по выражению Гольдони,[502] «демонов сладострастия», цензоры усматривают настоящий адюльтер, «порождение дьявола, разорение дома, расстройство здоровья физического и душевного»,[503] гибель почтенного института брака, неопровержимый знак испорченных нравов женщин. Само происхождение слова покрыто тайной: по мнению Джузеппе Баретти, оно происходит от глагола «шептать», что подчеркивает платонический и куртуазный характер близких отношений, устанавливающихся между женщиной и прислуживающим ей рыцарем. Оказание услуг — вот суть «деятельности» чичисбеев. Описание их типичного поведения свидетельствует в пользу правоты Баретти: предупредительные, внимательные, «они постоянно вздыхают», преклоняют колена, целуют руки, поддерживают, исполняют обязанности секретаря, горничной, даже субретки; они опрыскивают духами, пудрят, говорят ласковые слова, оказывают помощь.[504] Некоторые злобные умы не хотят верить, что пыл их носит исключительно платонический характер.

Но сексуальность в понятии «чичисбей» не самое главное. Гораздо важнее то, кто держал при себе подобных воздыхателей. Есть основания полагать, что изначально их выбирали отнюдь не сами замужние женщины. Определение сатирического поэта, назвавшего чичисбея «дневным заменителем мужа, долг коего всегда находиться рядом с женой и скучать с ней дни напролет»,[505] достаточно верно отражает его функцию. Поэтому, на наш взгляд, вполне можно согласиться с предположением, поддержанным де Броссом в 1729 г. и аббатом Ришаром в 1766 г.,[506] что присутствие «ручной зверушки» заранее оговаривалось в брачном договоре, а кандидатуру выбирали на семейном совете, дабы избранник мог служить не только жене, но и политическим интересам клана, а также заботиться об интересах часто отсутствующего мужа и приглядывать за его женой. Примечательно, что правительство не пыталось ни законодательно ограничить подобные нововведения, ни истребить эту моду. Ведь она, совершенно очевидно, освобождала мужей от забот о супругах и давала им возможность располагать своим временем для нужд Республики, а кроме того, обеспечивала занятие праздным и безденежным нобилям. На первый взгляд преимущества оправдывали определенный риск.

Постепенно среди женщин зрело возмущение множеством ограничений, регламентировавших их жизнь. Разумеется, они не имели ничего против роскоши, и в ее защиту можно было выступать под флагом экономических интересов нации: женское кокетство обеспечивало работой ремесленников. В конце концов, и чичисбеев можно было приспособить к чему-либо более полезному, нежели целование рук Труднее всего было мириться с авторитарным диктатом родителей и полным пренебрежением вкусами и чувствами дочерей. Осмотрительные умы давно пытались внушить, что проявлять авторитарность следует разумно и с оглядкой. Супруга — это не служанка, писал в XVI в. Ариосто одному из своих друзей, собиравшемуся жениться.[507] Супруга — это не рабыня, дополняет его поэт из Брешии конца XVII в. Бартоломео Дотти;[508] это доказывает, что время шло, а положение женщин не улучшалось. Поэтому некоторые женские персонажи Гольдони видят свою судьбу исключительно в черных красках. «Жить с нелюбимым мужем? Целый день видеть рядом с собой ненавистного тебе человека? Быть обязанной любить его, подчиняться ему, ублажать его? Нет, даже в аду еще не придумали более страшной кары», — утверждает юная героиня Гольдони и, уподобившись монахине Арканджеле Таработти, уговаривает сестер по несчастью убеждать своих отцов не «распоряжаться ими тиранически и не приносить сердца юных девушек в жертву честолюбию и финансовым интересам».[509] Не все супруги в комедиях Гольдони столь бодры и жизнерадостны, как Домоседки. Читтадина Розаура, рассудительная девица, вступившая в брак с аристократом, обремененным множеством любовниц, оказалась презираемой и заброшенной, а ее не слишком щепетильный супруг даже угрожает ее жизни.[510] Еще одна супруга заявляет, что ее «довели до нищенского состояния»; она готова терпеть голод, носить старые платья, но не желает мириться с оскорблениями, а потому рассматривает смерть как освобождение.[511] Некоторые жены терпят побои от своих мужей: сьер Болдо колотит жену так, что у него самого начинает болеть рука; причина — на его взгляд, жена слишком болтлива.[512] Многие жены не получают удовлетворения в интимной жизни. «Конечно, вы считаете, что коли жене есть чего есть, так ей уж больше и желать нечего», заявляет Маргарита, супруга деспотичного Леонардо. «А чего же вам надо?» — спрашивает он, получая в ответ стыдливую, но вполне понятную реплику: «Дорогой супруг, не заставляйте меня говорить глупости».[513] У многих героинь Гольдони развиваются неврозы, булимия, анорексия, синдром Дон Жуана, находящий свое выражение в игре, компенсирующей постоянные страдания и неутоленные желания.