Грешница - Тесс Герритсен

— Почему ты просто не спросил меня об этом? Что ты пытаешься скрыть?

Виктор выпрямился и с вызовом посмотрел на нее.

— Ты представляешь, сколько жизней мы спасаем каждый год?

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Знаешь, сколько детей мы прививаем от болезней? Сколько беременных женщин получают помощь в наших клиниках? Они зависят от нас, потому что у них нет альтернативы. И «Одна Земля» существует только благодаря доброй воле своих спонсоров. Наша репутация должна быть безупречной. Один только намек, шепоток в прессе, и наши гранты испарятся только так. — Он щелкнул пальцами.

— И какое это имеет отношение к расследованию?

— Я потратил двадцать лет своей жизни, создавая «Одну Землю» из ничего, но речь не обо мне. Главное — они, люди, о которых больше некому позаботиться. О них я думаю в первую очередь. Вот почему я не позволю ставить под угрозу наше финансирование.

«Деньги, — подумала Маура. — Все дело в деньгах».

Она пристально посмотрела на него.

— Вашего крупного жертвователя.

— Что?

— Ты рассказывал мне. О том, что в прошлом году получил огромный грант от одной корпорации.

— Мы получаем гранты из разных источников…

— Этот был из «Октагон Кемикалз»?

Выражение шока на его лице явилось ответом на ее вопрос. Он судорожно глотнул воздух, будто приготовился все отрицать, но тут же выдохнул, не сказав ни слова, понимая всю бесполезность оправданий.

— Это несложно доказать, — сказала Маура. — Почему бы тебе просто не сказать мне правду?

Виктор опустил глаза. Устало кивнул.

— «Октагон» — один из основных спонсоров нашего фонда.

— И что они получают взамен? Что должна делать «Одна Земля» в обмен на деньги?

— Почему ты считаешь, что мы обязаны что-то делать? Наша работа говорит сама за себя. Почему, как ты думаешь, нас так ждут во многих странах? Потому что люди доверяют нам. Мы никого не обращаем в свою веру, не участвуем в местных политических разборках. Мы просто помогаем людям. Ведь, в конечном счете, только это имеет значение. Спасение человеческой жизни.

— А жизнь сестры Урсулы? Она для вас что-то значит?

— Конечно!

— Сейчас она подключена к системе жизнеобеспечения. Еще одна ЭЭГ, и ее, вероятно, отключат от системы. Кому нужна ее смерть, Виктор?

— Откуда мне знать?

— Похоже, ты знаешь гораздо больше, чем рассказываешь. Ты знал одну из жертв нападения.

— Я не думал, что это важно.

— Позволь мне решать, важно это или нет.

— Ты говорила, что вас интересует другая монахиня. Молодая. Вы проверяли все, что касалось ее. Я так понял, что нападение не было связано с Урсулой.

— Ты скрывал информацию.

— Ты говоришь как настоящий коп, черт возьми. И что дальше? Предъявишь мне ордер на арест и закуешь в наручники?

— Я пытаюсь дать тебе шанс все объяснить, не привлекая полицию.

— К чему такая забота? Ты ведь уже вынесла мне приговор.

— А ты уже ведешь себя, как виновный.

Виктор стоял возле стола, ухватившись за край гранитной столешницы и отведя взгляд в сторону. Время тянулось в молчании. Взгляд Мауры случайно упал на деревянную подставку для ножей, до которой Виктор мог свободно дотянуться. Восемь кухонных ножей «Вустхоф», которые всегда были хорошо наточены. Никогда прежде она не боялась Виктора. Но человек, который стоял сейчас в такой близости от ножей, был ей незнаком, она его не узнавала.

— Я думаю, тебе лучше уйти, — тихо произнесла она.

Он взглянул на нее.

— Что ты собираешься делать?

— Просто уходи, Виктор.

Он не шелохнулся. Она наблюдала за ним, чувствуя, как стучит сердце, как напряжен каждый нерв. Смотрела на его руки, ожидала следующего движения и думала: «Нет, он не тронет меня. Не верю, что он способен поднять на меня руку».

И в то же время Маура с пугающей отчетливостью вспоминала силу его рук. И спрашивала себя: могли бы эти руки поднять молоток и раскрошить женский череп?

— Я люблю тебя, Маура, — произнес он. — Но есть вещи важнее нас с тобой. Прежде чем ты что-либо предпримешь, подумай о том, что ты разрушаешь. Скольких людей — невинных людей — ты обездолишь.

Она вздрогнула, когда Виктор шагнул ей навстречу. Но он не остановился, прошел мимо. Она слышала звук его шагов в коридоре, а потом громко хлопнула входная дверь.

Она тут же поднялась и прошла в гостиную. В окно было видно, как его машина отъезжает от дома. Маура подошла к входной двери и задвинула щеколду. Потом заперла дверь, ведущую в гараж. Отгородилась от Виктора.

Она вернулась на кухню, чтобы запереть дверь черного хода; ее руки дрожали, когда она навешивала цепочку. Она обернулась и оглядела комнату, которая теперь казалась ей странно чужой, наполненной эхом угрозы. Стакан с коктейлем, который приготовил Виктор, все еще стоял на столе. Маура взяла его и вылила уже не ледяную жидкость в раковину, как будто она была отравлена.

На самом деле Маура сама чувствовала себя отравленной. Его объятиями. Его любовью.

Она направилась в ванную, стянула с себя одежду и залезла в душ. Потом долго стояла под потоком горячей воды, пытаясь смыть с себя его следы. Но что было делать с памятью? Маура закрывала глаза и видела его лицо, вспоминала его прикосновения.

В спальне она откинула одеяло и почувствовала запах Виктора, пропитавший простыни. Еще одно болезненное напоминание. Она постелила чистое белье, которое не знало запаха их страсти. Заменила полотенца в ванной, полотенца, которыми он пользовался. Вернулась на кухню, достала из духовки кастрюльку с баклажанами под пармезаном, которую он поставил разогревать, и выбросила ее содержимое.

В тот вечер она осталась без ужина; просто налила себе бокал вина и пошла с ним в гостиную. Там она включила газовый камин и устроилась перед рождественской елкой.

«Чудесные праздники, — думала она. — Я могу вскрыть грудную клетку и обнажить внутренние органы. Могу взять частичку легкого и под микроскопом диагностировать рак, туберкулез или эмфизему. Но тайну человеческого сердца не постичь с помощью скальпеля».

Вино оказалось хорошим анестетиком и притупило боль. Она осушила бокал и пошла спать.

Среди ночи она внезапно проснулась. Казалось, от ветра сотрясался весь дом. Дышать было тяжело, сердце колотилось, когда последние обрывки кошмара уносились прочь. Обгоревшие трупы, словно черные чучела, были свалены на погребальном костре. Пламя выхватывало из темноты стоявшие вокруг фигуры. И она пыталась укрыться в тени, спрятаться от огня. «Даже во сне, — подумала она, — я не могу отрешиться от этих образов. В голове поселился мой собственный Дантов ад».